Угловой дом
Шрифт:
— Играйте восточный танец! — сказал дед невесты и вытащил из кармана трешку. Оказывается, он слышал, как мы пререкались с барабанщиком насчет шабаша. Толстяк, увидев в его руке деньги, ударил невпопад в барабан, зурнач дунул изо всех щек в свою зурну, и лишь благоразумный кларнет, нащупав верную ноту, повел за собой трио, — полилась плавная мелодия танца. К трио незаметно подключился и квартет, в такт захлопали ладоши, Дурсун-киши и будущая свекровь его внучки Алтун-ханум пошли по танцевальному кругу. К ним потянулись деньги, и меж пальцев рук танцующих заторчали, мешая друг другу, но мирно уживаясь,
Танец кончился, Дурсун-киши протянул деньги барабанщику, а Алтун-ханум отдала свой сбор певцу, руководителю с квартетом. Шабаш больше не повторился, но он примирил трио с квартетом.
Вот это свадьба! То попадаешь в Европу, то оказываешься в Азии, то будоражит Запад, то погружает в сонную негу Восток. Равной этой свадьбе не было и вряд ли когда-нибудь будет. Могло показаться, что именно так и задумано ее музыкальное сопровождение. Гнев кларнетиста одарил гуляющих на свадьбе неожиданной радостью. То врозь играли, то вместе. Но чаще восточное трио вело за собой эстрадный квартет. Что до меня, лучшей музыки, чем звуки электроорганолы, не слышал. Божественный инструмент! Ах, какие звуки! Будто из глубин вселенной, с неизвестной планеты. И как играл, бестия! Знал я его, электроорганиста. Звали его Ягненком — за курчавые волосы. Прежде он шлялся по улицам без определенных занятий, часто подолгу торчал на углу, вежливый такой, с каждым норовил поздороваться; постоит поболтает, потом куда-то исчез, все о нем забыли, и вот тебе, человеком стал, на редком инструменте играет!..
Вдруг я ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Резко повернулся и гляжу — на меня Ламия смотрит. И так она похожа на ту Ламию, другую, что сон вспомнился. Мурашки по спине пробежали. Глупые мысли! Снова с опаской поднял глаза, но Ламия уже отвела свой взгляд и о чем-то увлеченно шепталась с Поладом.
Свадьба разгорелась вовсю, я свой долг выполнил, и меня нестерпимо потянуло в Москву, захотелось немедленно увидеть Лину, услышать ее шепот. Глянул на часы — три часа ночи. Можно еще успеть на первый рейс. Но если только немедленно встану. Через силу поднялся, преодолевая чье-то сопротивление, незаметно прокрался к выходу и — прямо домой, за вещами.
Я летел.
9
…Да прильну я к тебе, да обовьюсь вокруг тебя!.. Губы застонут, плечи заплачут, руки взлетят… Из народного сказания
Когда я вышел из лифта, глазам не поверил, протер их: у моей двери стояла Лина и звонила в пустую квартиру. Увидев меня, она ладонью закрыла мои уста и шепнула затем: «Молчи!»
Открыл дверь, впустил Лину и в ту же минуту позвонил хозяину, чтоб узнать о его дальнейших планах на квартиру. Он, оказывается, и не подозревал о моем неожиданном отъезде, и я не стал ни о чем рассказывать.
Радуясь встрече, я подхватил Лину, такую легкую, и закружил ее. Стены поплыли перед глазами.
Я горел, как во сне, таком далеком и нереальном…
— Куда ты сбежал?
— Улетел в Баку.
—
— Почему?
— Может, звонили, поэтому?
— А ты откуда знаешь?
— Как же мне не знать? Ведь я сама звонила тебе!
— Ты?!
— Ночью вдруг проснулась и так захотелось тебя услышать, что на цыпочках подошла к телефону и набрала номер. Как услышала твой голос, поверила, что ты — есть и балкон не приснился, и так хорошо мне стало… Но тут проснулся муж, и я повесила трубку.
— Но я слышал, как в трубке говорили.
— Что?
— Сказали: «Линия испорчена».
— Ну да, я повесила трубку, а мужу сказала, что звонил междугородный, а линия почему-то испорчена.
— Сначала сказала, а потом повесила.
— Нет, я положила трубку, а сказала потом.
— Но я собственными ушами слышал: «Линия испорчена». И так забеспокоился, что позвонил домой в Баку.
— И улетел в Баку? А я тут переживаю…
Я и не предполагал, что ее чувства ко мне так глубоки. Какова она и каков я! И снова волчком завертелась земля, и кровь потекла густая, как нефть. И тяжелая-тяжелая…
— Если мы расстанемся, что ты сделаешь? — вдруг спросила она.
— Почему мы должны расставаться?
— А если?
— Что, по-твоему, я должен сделать?
— Ну… — задумалась.
Вижу, слово ищет, и я ей на помощь:
— Хочешь спросить, сожгу ли я себя?
— Ну, допустим! Сожжешь ли?
Сам же подсказал, самому же и смешно:
— Ай да Лина!.. — Смеюсь, обнял ее за плечо, притягиваю к себе, чтобы поймать губы, но она вдруг вывернулась. Я даже обиделся.
— И не заплачу! — сказал я.
— Найдешь другую? — В голосе Лины прозвучал упрек.
«Не будь дураком! — сказал я себе. — За что ты ее обижаешь? Она пришла, ничего ей от тебя не нужно, щедра, красива, вся создана для любви, для ласки, и ты к ней тянешься… Зазнаешься! Грубишь! Имеешь наглость еще обижаться!»
— Извини меня, милая!.. Разве мы можем расстаться? Ведь мы созданы друг для друга! Знаешь… — Я поискал веское слово и неожиданно нашел его: — Знаешь, иногда я становлюсь февралем! — Находка обрадовала меня.
— Что это такое? — Обида стала таять, в глазах загорелся интерес.
— То есть недостает, — покрутил у своего виска, — кое-каких дней…
Рассмеялась, и обиды как не бывало.
— А ты думаешь, меня влечет к тебе только страсть?
— Что же еще?
— У меня есть своя идея.
— Идея? Но к чему она тебе? Ты такая красивая…
— Постой расточать похвалу. И послушай: я хочу тебя узнать. Но только я подступаюсь к тебе, как ты вмиг рассыпаешься. Как… — она поискала слово и нашла: — Как просо! Да, именно просо!
С волчком сравнивали, с лодкой без парусов тоже, — это мать говорила, еще с чем-то, а вот с просом — впервые. Ну что ж, стерпим во имя любви.
— Хочешь постичь мою тайну?
— Можно сказать и так. Вот, к примеру, мой гипнотизер. Тайна его — в его глазах. Была у меня некогда первая любовь. Тайна его была в голосе. Самые простые и обыденные слова он произносил так вкрадчиво, что они звучали многозначительно, как открытие. — Умолкла. Но ненадолго: — Сказать о тебе?
— Говори.