Угол атаки (Солдаты удачи - 7)
Шрифт:
В комнате стояло десять железных коек, пять были пустые, на остальных дрыхли ребята. Снаружи пробивался свет раннего утра. Над моей койкой возвышался младший лейтенант Ковшов. Заметив, что я проснулся, он приложил палец к губам:
– Тихо.
– Подъем?
– спросил я.
– Нет. Оденься и выйди.
Он прошел к выходу, осторожно наступая на скрипучие половицы. Я взглянул на часы. Что за черт? Еще целых полчаса можно было поспать! После вчерашнего марш-броска все мышцы ныли, требовали хорошей разминки.
Ковшов ждал меня на крыльце, прохаживаясь от одних перилец к другим и бросая рассеянные взгляды окрест. Лагерь был пуст, чист, будто бы вымер. Ни единого движения у казарм, на плацу, у бетонных боксов с автомобилями и бронетехникой. Лишь вдалеке, возле будки КПП, солдаты из ночного караула мели дорожки.
Ковшов был чисто выбрит, подтянут и мрачен, как носорог.
– Мне нужно кое-что тебе рассказать, - сообщил он.
– Но сначала хочу спросить. Ты сказал вчера, что я офицер новой формации. Которая тебе непонятна. Что тебе непонятно?
– Охренел?!
– возмутился я.
– Ты меня поднял, чтобы спросить об этой фигне?
– Это не фигня. Я долго думал о смысле жизни...
– Как?!
– поразился я.
– А что?
– удивился Ковшов.
– Ничего. Не обращай внимания, я еще не проснулся. Значит, ты думал о смысле жизни. И что придумал?
– Возрождение России начнется с армии. Но сначала должна возродиться сама армия. Дух армии - железная дисциплина. Верность долгу. Офицерская честь. Офицерами всегда были лучшие люди России. Не так, скажешь?
До чего же приятно разговаривать на такие темы без двадцати шесть утра!
– В старой России офицерами были дворяне, - сказал я, с трудом подавляя зевок.
– Самая образованная часть общества, это верно. Но лучшая? Не уверен. А в советские времена в офицеры шли те, кто уже в восемнадцать лет высчитывал, какая у него будет пенсия по выслуге.
– Но ты же сам был офицером!
– Был, - согласился я.
– Потому что отец не мог меня кормить, пока я учусь в институте. Если бы мог, я стал бы физиком.
– Физики тоже нужны, - подумав, сказал Ковшов.
– Но офицеры нужней. Настоящие. А не пьянь и ворюги. С этим-то ты согласен?
– Кто бы спорил.
– А почему же сказал, что офицеры новой формации тебе не нравятся?
– Я сказал, что не знаю, откуда такие, как ты, берутся. И я действительно этого не знаю.
– Надоел этот бардак, оттуда и берутся!
– По-твоему, это дает тебе право измываться над подчиненными?
– Да как по-другому?!
– страдальчески вопросил Ковшов.
– Кто в армию сейчас приходит? Алкаши, наркоманы, педики! Как с ними по-другому?!
– Слушай, командир!
– взмолился я.
– Давай поговорим об этом в другой раз.
– Не будет другого раза. Сегодня ночью вас отправляют.
– Тогда поговорим, когда мы вернемся. Ковшов поглядел
– Вы не вернетесь.
Вот тут-то я и проснулся.
– Об этом я и хотел сказать, - продолжал Ковшов.
– Вчера, когда вы получили снаряжение, я случайно слышал, как начальник склада спросил, как все оформить. И подполковник ответил: никак, мол, спишем, скорее всего.
– Еще раз!
– приказал я.
– Что ответил подполковник? Только точно, без "мол".
– Он ответил: "Подготовь акт на списание". Начсклада спросил: "А кто подпишет?" Подполковник сказал: "Кому положено, тот и подпишет". Я почему тебе рассказал...
– Это я сразу понял. Ты полюбил нас с первого взгляда.
– Со второго, - с хмурой усмешкой поправил Ковшов.
– Только я тебе ничего не говорил, понял?
– Ну, ясно. Мы просто встали пораньше и немного поговорили о смысле жизни. Когда встретимся снова, поговорим о смысле смерти.
– Думаешь, встретимся?
– спросил Ковшов.
– А как же!
– Где?
– Там, где все мы когда-нибудь обязательно будем.
– Ну и шутки у тебя!
– подумав, сказал младший лейтенант Ковшов.
И тут весь лагерь пришел в движение.
– Подъем!
– Товарищ подполковник! Отделение прибыло для прохождения инструктажа!
– Проходите, господа резервисты. Рассаживайтесь. Ковшов, свободен. Проследи, чтобы нам никто не мешал.
– Слушаюсь!
Ковшов вышел.
Мы расположились за узкими столами с пластиковыми столешницами. Когда-то это была ленинская комната. Там, где на стенах темнели пятна невылинявшей краски, висели портреты членов Политбюро, а над школьной доской - портрет очередного генсека. Сейчас на этом месте красовался президент Ельцин на танке, а на одной из стен, в любовно оформленной рамочке под стеклом, - случайно забытый или оставленный намеренно "Моральный кодекс строителя коммунизма". И я вдруг поймал себя на мысли, что не помню ни одной заповеди. Ни единой. Попытался прочитать, но рамочка была от меня слишком далеко.
Ну, дела. А ведь изучал и даже, может быть, сдавал зачет. В такой же вот ленинской комнате. Чем же была забита тогда моя голова?
Бесхитростные рисунки на столешницах, без труда различимые, несмотря на попытки уничтожить их мылом и содой, сразу напомнили мне чем. Боже ты мой, это было целую жизнь назад.
Между тем подполковник прикнопил к доске штабную карту и несколько листов аэрофотосъемки. Карта была крупномасштабная, очень подробная. На ней был участок земной поверхности размером километров пятьдесят на пятьдесят. Но где находится эта поверхность, понять было нельзя. Лишь по преобладанию желтого и коричневого цветов над зеленым можно было сделать вывод, что изображено какое-то плоскогорье.