Угол атаки (Солдаты удачи - 7)
Шрифт:
– Ты хотел сказать, что в нижнем течении этой реки расположен областной центр Чита. Правильно?
– Вот именно, - подтвердил я.
– Это я и сказал, но гораздо короче. В двадцать первом веке так будут говорить все. Привыкай.
– И знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: "Да или как? Вот в чем", - сказал Артист.
– Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из собственных ручек.
– Извини, Док, - сказал я.
– Все в порядке, - сказал Док.
Катер неожиданно ткнулся в берег. Дверь кубрика открылась, появился Сивопляс и показал на меня стволом "калаша":
–
– Акт третий, - прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика.
– А сколько всего?
– спросил Боцман.
– В классической трагедии - пять.
– Тогда еще поживем, - заключил Боцман.
Для третьего акта классической трагедии место действия было выбрано подходящее. Во всяком случае, для его обозначения длинных ремарок не требовалось.
"Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер".
Даже причала не было - мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес на высоком берегу был узкий и длинный, покрытый шифером. Между опорными столбами были натянуты шнуры. На них, видно, вялили рыбу. Место открытое, хорошо проветривается, в стороне от жилья с коровниками и свинарниками. Значит, без мух.
От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился и едва не потерял равновесие, но Сивопляс поддержал меня за плечо. И не стволом "калаша", а рукой. Его предупредительность так меня удивила, что я даже спасибо не сказал. Но то, что последовало за этим, было не просто удивительно, а хрен знает что. Он указал мне на лавку:
– Садись, в ногах нет.
– И сел сам.
– Даю вводные. У меня приказ: всех вас при попытке к бегству. Это понятно?
Это было понятно. Это было уже давно понятно. Даже не нужно было спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил:
– Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул:
– Он.
– Давай дальше.
– Сейчас мы с тобой сверимся и сбежите, - продолжал Сивопляс.
– Мои не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота?
– Не пройдет, командир, - сказал я.
– Мы не будем сбегать.
– Это как?
– Не хочу облегчать твою совесть. Тебе придется выполнить приказ. В натуральном виде. И потом на Страшном суде долго и нудно объяснять, что заставило тебя сгубить четыре безоружных невинных души. Чувство долга? Любовь к Родине? Не думаю, что там вообще поймут, что ты этим хочешь сказать.
– Это ты про себя, что невинный?
– удивился Сивопляс.
– А кто подполковника Тимашука и ухом не моргнул?
– Я-то при чем?
– Не мути мне в голове воду. Я все видел на пленке. Как сначала маленький его, потом ты. И слышал, как ты командовал: "Быстро, все по местам". Так что давай не надо.
– За свои грехи я отвечу сам. А ты будешь отвечать за свои.
– Дурак ты и уши у тебя соленые!
– разозлился Сивопляс и неожиданно заговорил нормальным русским языком: - Ты что ж думаешь - я хочу вас спровоцировать на попытку к бегству?
– А нет?
– спросил я.
– Тогда зачем я вашего парня к своей бабе завез?
– Не знаю, - признался я.
– Да затем, что если он в воду прыгнет, так сразу пойдет
– Вопросы есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если бы ты снял с меня браслетки, - запустил я пробный шар.
– Повернись, - приказал он и отщелкнул наручники.
– Только потом держи их в руках за спиной для полной видимости.
Я растер запястья и запустил следующий шар:
– Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой "калаш"?
– Держи.
Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны не холостые. Я вернул "калаш" пирату и задал первый вопрос:
– Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?
– Затем, что объяснять им все - сутки уйдут. И не умею я объяснять.
– Но кое-что тебе объяснить придется. Это второй вопрос. Главный. Почему ты принял это решение?
Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.
– Ладно, - шумно вздохнув, сказал он.
– Попробую. Когда вас раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.
– Боцмана, - подсказал я.
– Пусть Боцмана. А теперь смотри.
– Он расстегнул широкий офицерский ремень, выпростал из-под него форменку и повернулся ко мне спиной: Задирай.
Я задрал.
– Ясно?
– спросил он.
– Ясно, - сказал я.
Он привел одежду в порядок, долго молчал, глядя, как ветер рябит холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.
Как Стикс.
Потом добавил:
– Скажу еще. Я смотрел пленку с допросами. Одно место смотрел два раза. С допросом доктора. Он сказал: "Нас всех убили на той войне". Так вот, меня тоже убили на той войне. Не на вашей, а на моей. В Афгане. Мы свои. А своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать.
Работу мы сделали быстро, не отходя от берега. Рассудили, что нет резона усложнять дело и нырять в ледяную воду. Мужики были жилистые и верткие, как пантеры. Но на нашей стороне был эффект неожиданности и преимущества молодости. И форма, понятно, у нас была получше.
В разработанный Сивоплясом план Док внес коррективы. Мы обрядили "черных" в наши камуфляжки, а сами надели их униформу. Была откорректирована и роль Сивопляса. Когда троих его парней умотали линями и уложили в кубрике, его самого, тоже связанного и с кляпом из грязной тряпки во рту, вытащили на берег и отволокли под навес. Он мычал и бился, как уссурийский тигр, спеленутый сетью ловцов. Укоризненный взгляд его прожигал мне сердце раскаленным железом, каким были изукрашены спина Боцмана и спина Сивопляса. И я чувствовал, что, если не удастся убедить его в правильности того, что мы делаем, этот взгляд до конца жизни будет преследовать меня в бессонницу, а потом будет предъявлен мне первым номером в списке моих грехов на Страшном суде.