Угол белой стены
Шрифт:
Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе. Да и предстоящий разговор, с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько неприятным. Снова видеть его самоуверенную физиономию, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, — раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. — Ну, погоди у меня». Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, Лобанова
Он оставил машину у ворот и пошел мимо мокрых, серых корпусов больницы с крупными белыми номерами на торцовых стенах, которые тоже одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро и вообще никакого утра не будет и дня не будет тоже. Ночью Лобанов успел себя не раз отругать за мальчишеские волнения с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.
Но вот показался наконец седьмой корпус.
Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной, дощатой двери.
Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа, в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и ходячие помогали уносить грязную, посуду; из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно отглаженных халатиках озабоченно сновали мимо Лобанова, бросая на него быстрые, любопытные взгляды. Навстречу прошел высокий седой человек в халате. Его почтительно сопровождала целая свита врачей и сестер.
«Профессор», — решил Лобанов.
В это время нянечка, тяжело переваливаясь и запыхавшись, подвела его к двери ординаторской и уважительно, со значением произнесла:
— Тута они все.
Лобанов толкнул дверь.
Он сразу узнал палатного врача Семенова, вернее сразу угадал, что это она, и, обойдя всех других — а врачей в комнате было человек шесть или семь, — подошел к белокурой женщине, что-то писавшей за столом. Шапочка ее лежала рядом, и пепельные короткие волосы падали на лоб. Она их нетерпеливо отбросила, подняв голову, когда к ней подошел Лобанов.
— Здравствуйте, Лобанов, — коротко произнес он.
Она поднялась и с улыбкой протянула руку:
— Здравствуйте. Волошина.
Коротенький халатик, без единой складки облегавший ее стройную фигурку, детские ямочки на щеках и смущенный взгляд больших серых глаз показались Лобанову неуместными. «Как она только мужиков лечит?» — с неожиданным раздражением подумал он.
— Так вы хотели бы поговорить с больным Семеновым?
— С вашего разрешения.
— Мы вчера договорились об этом с вашим товарищем, — снова улыбнулась Волошина. — И комнату приготовили. Пойдемте.
Она торопливо сложила бумаги в старенькую папку с тесемочками и направилась к двери. «Просто девочка какая-то», — неодобрительно подумал Лобанов, следуя за ней.
— Наталья Михайловна, вы скоро вернетесь? — окликнула ее одна из врачей. — Меня беспокоит вчерашняя кардиограмма Осипова. Вы обещали посмотреть.
— Да,
Она порывисто открыла дверь.
Теперь они шли рядом по коридору, и Лобанов казался себе страшно неуклюжим рядом с этой легкой, Маленькой женщиной в белом халате, с перепутанными светлыми волосами. Ему все время казалось, что она сейчас убежит от него, спрячется или, подняв голову, лукаво улыбнется, и он не будет знать, что тогда делать.
С Волошиной все время здоровались — то больные, то санитарки, то сестры, и она отвечала приветливо, но всем по-разному. И Лобанов старался угадать ее отношение к каждому. Но он успевал только подумать: «Любит… не любит… любит…». И, неожиданно смутившись, бросил это занятие. С каждой минутой молодая женщина нравилась ему все больше. «Храмов, в общем, прав, она симпатичная», — сдержанно, почти строго сказал он себе. И все же чувствовал себя Саша как-то непривычно скованно рядом с ней и, сердясь на это, с напускной беспечностью спросил:
— Ну и как, успели вы вчера за сыном?
Волошина подняла голову, откинув рукой прядку волос со лба, и улыбнулась.
— Представьте, опоздала. Тяжелый больной поступил.
— Получили выговор?
— Еще какой! Вовка у меня очень строгий. Когда я прибежала, он уже сидел одетый, в пальто; шапке; и говорит мне: «Тебя удовлетворяет такая ситуация? Лучше бы Валя за мной пришла».
Оба рассмеялись, а Лобанов спросил:
— Это старшая сестренка?
— Нет. Валя на нашей площадке живет. Большая девочка. Но с Вовкой очень дружит.
— Скажите, — вдруг спросил Лобанов. — Почему Семенов сначала поступил в другую палату, а потом его перевели к вам?
Они уже стояли около какой-то двери, и Волршина нажала ручку, чтобы войти.
— Почему? — Она подняла голову, привычно откинув светлую прядку со лба. — Сестра его меня попросила. Мать этой самой Вали. У вас ему, говорит, лучше будет.
Лобанов насторожился.
Он не мог бы объяснить, почему задал свой последний вопрос. Это произошло непроизвольно, сработала годами воспитанная в нем чисто профессиональная способность увязывать, сопоставлять самые туманные намеки, самые, казалось бы, далекие факты. В данном случае как-то неожиданно, видимо, сцепились между собой у него в мозгу три в разное время отмеченных им обстоятельства: Семенова перевели в другую палату, к Волошиной; девочка Валя живет с ней на одной площадке, а ведь так зовут и племянницу Семенова; наконец, какая-то нотка особой озабоченности в голосе Волошиной, когда та говорила ему по телефону о состоянии здоровья Семенова..
Ответ Волошиной, однако, обеспокоил его. Хотя, казалось бы, он мог быть доволен своей проницательностью. «Этого еще не хватало», — подумал Лобанов и сказал:
— Заботливая же у него сестра. Наверное, часто навещает?
На этот раз Волошина взглянула на него, строго и, как ему показалось, даже обиженно:
— Вы же сами запретили навещать этого больного. И я никому не разрешала.
Теперь улыбнулся Лобанов:
— Но ведь могли же вы сделать исключение? Или не вы, а другой врач, допустим. Вы, кажется, исключений никому не делаете.