Уголь – не сахар. Просто (о) Кемерово. Сказки и былицы
Шрифт:
– А зайцы чьи? – грустно спросил он, понимая, что домой, скорее всего, не полетит.
– Некрасова. Памятник задумал для советской выставки во Франции наш молодой перспективный скульптор Дмитрий Петров. Символизирует преемственность русской поэзии от Пушкина к Некрасову – связь времён, так сказать. Некрасов, как и всякий литературный новатор, был крепко связан с традициями своих великих предшественников и больше всего – с традициями
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетётся рысью как-нибудь.
Заметьте, не бежит и не скачет, а именно «плетётся», символизируя угнетённое положение крестьян и лошадей при царизме. И Некрасов через годы протягивает ему руку соратника, также осуждая эксплуатацию кучкой бесстыдного дворянства широких народных масс:
Однажды, в студёную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
Чувствуете, как Некрасов подхватывает и развивает тонко замеченное Александром Сергеевичем? Сани явно перегружены дровами. А почему? Разрываясь между барщиной и оброком, крестьянин не мог позволить себе уделять должного внимания собственному хозяйству, и тем самым он осмысленно перегружал лошадь. Более того, среди советских литературоведов есть мнение, что он пишет о той же самой лошадке, что и Пушкин!
– А морковь – это, видимо, символ литературного наследия Александра Сергеевича? – предположил Карл Иванович, прерывая вошедшего в упоительный восторг представителя мастерских.
– Конечно! Вы глубоко правы! Морковь – это метафора питательной среды его творческого достояния для будущих поколений литераторов. Памятник – единственный такой в своём роде. Очень смелое решение – ваш город, как его, Кемерово, не пожалеет!
Карл Иванович понял, что без звонка на родину он на себя такую ответственность точно взвалить не сможет, и взял паузу до завтра.
Соединили с горисполкомом неожиданно быстро:
– Есть в Ленинграде один вариант, – начал бодро Карл Иванович и вкратце описал скульптуру из самого культурного города СССР.
– Ой… Карлуша, только зайцев нам не хватало. Я скоро сам уплыву куда-нибудь на льдине – наверное, прямо под воду. Комиссия, оказывается, уже через две недели будет в Кемерово. Найди нам нормального Пушкина. Разве я многого прошу? Умоляю!
Карл Иванович и сам понимал, что Пушкин с зайцами – это слишком смелый ход для его не избалованной высоким искусством малой родины. Сдал билет на Кемерово и в весьма подавленном состоянии уехал на вечернем поезде в Москву.
Глава 4
Столица встретила его неласково: в творческом союзе советских скульпторов ни шашлыками, ни увлекательными историями не угостили и сразу сказали, что единственный человек, который может ему помочь, – это Матвей Генрихович Манизер, но он заслуженный и именитый, лауреат государственной премии, и к нему очередь на годы вперёд. Вряд ли он возьмётся: «Попробуйте, конечно, но шансы у вас невелики».
Манизер действительно был «узким» специалистом по Пушкину. В 1937
Карл Иванович понял, что это и есть тот последний шанс, упустить который ему просто нельзя. Нужно было найти какой-то особенный подход к скульптору, чтобы тот не смог отказать ему дежурной фразой: «Я чрезвычайно загружен работой! Приходите в следующем году».
Растерянный борец за культуру на отдельно взятой площади купил в магазине, не глядя, бутылку коньяка и палку дешёвой колбасы и, погруженный в грустные мысли, заперся в номере. «Промашки быть не должно. Нужно думать, думать…». Коньяк он пил из горла и рвал колбасу не режа – зубами. И тут его осенило!
Он решил написать Матвею Генриховичу Манизеру письмо от имени трудящихся Кемерово и как уполномоченный делегат народа умолять его изваять памятник.
Весь вечер он сидел в гостинице, даже не поужинав, пил коньяк уже из гранённого стакана и писал «Послание кемеровских пролетариев Манизеру». Пол в номере плотным ковром устилала скомканная бумага черновиков. Ну не писатель он был! Нужные слова не приходили – то получалось слишком официально, то чересчур дерзко: «Ну, не то, не то! Всё какой-то вздор!» Всё-таки великий снабженец первый раз в жизни писал от лица всего Кемерово, и это был трудный хлеб.
Наконец он нашёл, как ему показалось, правильный тон «плача сибиряков» и сел за чистовик.
«Дорогой Матвей Генрихович, обращаются к Вам труженики Кемерово. Мы живём и работаем на благо нашей Родины – СССР в Сибири. Город у нас чистый, красивый, ухоженный, но, конечно же, не Москва и не Ленинград. А мы ведь тоже тянемся к культуре. Хочется после рабочей смены культурно прогуляться по городу, сходить в библиотеку. Детишки пусть вырастут культурными – станут учёными, инженерами и, может быть, кто-то пойдёт по линии искусства: будет таким же известным скульптором, как и Вы. Одна наша печаль – нет в нашем городе памятников великим русским поэтам и писателям, как у Вас в Москве! Ни одного.
Мы все чтим память об Александре Сергеевиче Пушкине и многие его стихи знаем наизусть. Ведь именно он был зарницей Великого Октября. Бывает, стоишь у станка, точишь деталь, а в голове звучит:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Только наше терпение – на исходе. Долгие годы ручаются нам решить вопрос и даже в 1949 поименовали в честь Пушкина целую площадь, а памятник на ней отсутствует. Сколько раз мы писали и в горисполком, и в горком партии, и даже в Москву тов. Молотову. Все обещают разобраться, но только завтраками кормят. А он нам жизненно необходим, как воздух свободы.