Ухищрения и вожделения
Шрифт:
Она больше не ощущала движения времени. Ритмичный рокот мотора убаюкивал, не давая покоя, но приводя в состояние тупой примиренности, и она сознавала только, как тверды доски опалубки у нее за спиной и что Кэролайн по-прежнему стоит в кокпите, напряженная и недвижимая.
Несколько секунд прошло в полной тишине. Потом яхту качнуло, Эми услышала скрип дерева, плеск волны. Она вдохнула душную влагу, почувствовала, как проникает сквозь куртку холод, пронизывая до костей. Казалось невозможным, что кто-нибудь способен отыскать их посреди этой бескрайней водной глади, в этой холодной, мрачной пустоте. Но ей было уже все равно.
— Мы на месте, — сказала Кэролайн. — Здесь они должны нас встречать. Надо только подождать, пока они подойдут.
Эми снова услышала рокот мотора, но на сей раз это был едва различимый шум. И вдруг она поняла. Этому не предшествовали никакие сознательные
— Никто не собирается высаживать меня на берег, верно? Меня хотят убить. Ты знаешь это. Ты все время это знала. Ты привезла меня сюда, чтобы они меня убили!
Кэролайн не сводила глаз с двух ориентиров: периодически вспыхивающего луча маяка и света прожекторов водозаборных сооружений. Она холодно произнесла:
— Не впадай в истерику.
— Они не могут меня отпустить, не станут рисковать. Я слишком много знаю. И ты сама сказала, что от меня мало проку. Слушай, ты должна мне помочь. Скажи им, как я хорошо работала, сколько пользы принесла. Сделай вид, что стоит меня сохранить. Если только я попаду на берег, я уж как-нибудь постараюсь сбежать. Только дай мне шанс, Кэролайн! Ну, Кэролайн! Ты же меня в это дело втянула. Ты должна мне помочь. Мне надо добраться до берега. Кэролайн, ты меня слышишь?! Послушай, Кэролайн! Нам надо поговорить!
— Так ты же говоришь! И то, что ты говоришь, смешно и нелепо.
— Разве? А, Кэролайн?
Она понимала теперь, что умолять бессмысленно. А ей так хотелось броситься к ногам Кэролайн и крикнуть ей во весь голос: «Посмотри же на меня! Ведь я — человек! Я — женщина, я хочу жить. Я нужна моему сыну. Пусть я не очень хорошая мать, но ведь у него другой нет. Помоги же мне». Однако инстинктивная мудрость, рожденная предельным отчаянием, подсказывала ей, что истошные мольбы, цепляющиеся руки, рыдания, нытье и бесконечные просьбы только оттолкнут Кэролайн. Оттого, как она будет говорить, зависит ее жизнь. Надо оставаться спокойной, надо рассуждать здраво. Необходимо найти верные слова. И она сказала:
— Речь не только обо мне, Кэролайн. О тебе тоже. Может, это выбор между жизнью и смертью для нас обеих. Ты ведь им тоже больше не нужна. Ты приносила им пользу, когда на Ларксокене работала, пока сообщала всякие подробности, как станция управляется, кто когда дежурит и всякое такое. А теперь ты для них обуза, такая же, как я. Никакой разницы. Какую такую работу ты сможешь для них выполнять, чтобы оправдать их хлопоты, траты на твое содержание, на новые документы? Они же не могут внедрить тебя в штат другой АЭС. А если МИ-5 на самом деле села тебе на хвост, они не перестанут тебя разыскивать. Могут ведь и не поверить в несчастный случай, если трупы на берег не выбросит. А ведь их не выбросит, правда? Если только нас не убьют, а это как раз с нами и собираются сделать. Что им еще какие-то два трупа? Почему они нас здесь встречают? Зачем так далеко? Они могли бы взять нас на борт гораздо ближе к берегу. Или увезти по воздуху, если уж мы им так нужны. Кэролайн, возвращайся. Еще не поздно. Ты сможешь сказать тем людям, на кого работаешь, что туман был слишком густой, выходить было небезопасно. Они найдут другой способ выручить тебя, если тебе надо уходить. Я никому ничего не скажу — да я бы и не решилась. Жизнью тебе клянусь. Мы можем сейчас вернуться, как будто подруги вышли на морскую прогулку и благополучно вернулись на берег. Ведь это моя жизнь, Кэролайн, а может, и твоя тоже. Ты отдала мне свою куртку. А я прошу у тебя — жизнь.
Она не прикасалась к Кэролайн. Она знала: неверный жест, даже любой жест может оказаться роковым. Но она знала также, что безмолвная женщина, недвижно и неотрывно глядящая перед собой, сейчас, в этот самый момент, принимает решение. И, глядя на это точеное, сосредоточенное лицо, Эми поняла, может быть, впервые в жизни, как она на самом деле одинока. Даже ее возлюбленные, которых теперь она вспоминала всего лишь как проходящую перед глазами череду напряженных, молящих лиц и ищущих жадных рук, даже они были всего-навсего незнакомыми и чуждыми людьми, дававшими ей лишь мимолетную иллюзию, что жизнь можно с кем-то делить. И она никогда по-настоящему не знала Кэролайн, не могла узнать, не могла даже подойти к пониманию того, что именно в прошлом, может быть, еще в детстве этой женщины, привело ее в эту жуткую тайную организацию, подвело к этому страшному моменту, когда необходимо принять решение. Физически они были совсем
Ей казалось, что даже время замерло. Кэролайн протянула руку и выключила мотор. В жуткой тишине Эми расслышала негромкий настойчивый стук — биение собственного сердца. И тут Кэролайн заговорила. Голос ее звучал спокойно, раздумчиво, словно Эми поставила перед ней трудную задачу, требовавшую тщательного обдумывания.
— Нам надо отойти подальше от места встречи. Нам не хватит мощности, чтобы уйти от них, если нас обнаружат и станут преследовать. Вся надежда на то, чтобы уйти отсюда и переждать с погашенными огнями, рассчитывая, что в этом тумане нас не найдут.
— А мы не можем уйти назад, в гавань?
— Времени нет. Это больше чем в десяти милях отсюда, а у них мощный мотор. Если нас обнаружат, им нескольких секунд хватит, чтобы нас нагнать. Туман — наша единственная надежда.
Вскоре они услышали приглушенный туманом, но вполне различимый шум мотора: приближалось какое-то судно. Инстинктивно они придвинулись друг к другу в кокпите и замерли в ожидании, не смея даже перешептываться. Обе понимали, что единственный оставшийся им шанс — безмолвие, туман, слабая надежда, что их крохотное суденышко останется незамеченным. Но шум мотора приближался, становился все более четким, все пространство вокруг вибрировало от его рокота. А потом, когда они думали, что огромное судно вот-вот выступит из темноты и надвинется на них, шум перестал нарастать, и Эми сообразила, что оно медленно обходит яхту по кругу. Вдруг из горла ее вырвался крик: луч прожектора прорезал туман и ударил прямо им в лица. Свет ослепил Эми, она больше не видела ничего, кроме этого гигантского яркого конуса, в котором, словно сгустки серебряного света, плыли клочья тумана. Грубый голос с иностранным акцентом окликнул:
— Это «Жаворонок» из Уэллса?
Чуть помолчав, Кэролайн ответила:
— Нет. Мы — четверо друзей из Ярмута, но, возможно, мы зайдем в Уэллс. У нас все в порядке, в помощи мы не нуждаемся. Спасибо.
Но луч прожектора не двинулся с места. В яростном свете яхта будто зависла между морем и небом. В молчании шли секунды. Никто ничего не говорил. Потом луч погас, и они снова услышали рокот мотора. Теперь он удалялся. На мгновение, все еще в ожидании, все еще не смея произнести ни слова, они обе поверили, что их отчаянная попытка удалась. Но все тут же стало ясно. Луч прожектора снова впился в их лица. Моторы ревели, судно шло сквозь туман прямо на них. Кэролайн успела еще прижаться ледяной — щекой к щеке Эми и прошептать:
— Прости меня! Прости!
Огромный корпус корабля навис прямо над яхтой. Эми услышала треск крошащегося дерева; яхту выбросило из воды. Эми почувствовала, что летит в беспредельной влажной мгле и падает, падает, без конца падает, распростершись, сквозь пространство и время. Потом ее ударило о воду, и она погрузилась в такой ледяной холод, что на какое-то время перестала вообще что бы то ни было ощущать. Сознание возвратилось к ней, когда ее выбросило на поверхность, и она хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться, больше не чувствуя холода, ощущая только, что грудь до боли сжимает металлический обруч, и билась, билась, чтобы удержаться на поверхности, не захлебнуться, выжить. Что-то твердое оцарапало ей щеку и проплыло мимо. Она замахала, забила руками, поплыла и ухватилась за доску — обломок опалубки. По крайней мере это давало хоть какую-то надежду. Эми положила на доску руки и почувствовала, как напряжение покидает ее, сменяясь благословенным покоем. Теперь она могла рассуждать разумно. На доске она сможет продержаться до утра, когда рассеется туман. Но задолго до этого она успеет погибнуть от холода и истощения. Значит, единственная надежда — доплыть до берега, но в какой стороне берег? Если туман рассеется, она сможет разглядеть береговые огни, может, даже светящиеся окна фургона. Нийл будет стоять там, он будет махать ей рукой. Господи, что за глупость! Фургон же за много миль отсюда. Нийл уже совсем в отчаяние пришел от беспокойства. А она так и не закончила запечатывать его конверты. И Тимми, верно, плачет, требует мать. Надо обязательно вернуться; Тимми ждет.