Уход на второй круг
Шрифт:
Прогибаясь ему навстречу, Ксения ловила губами его волосы, щекотавшие лицо. Царапала спину — сильно и быстро, но короткий маникюр не оставлял следов, и прикосновения выходили мягкими и скользящими. Закрывала глаза, тяжело дышала от нахлынувшего и рвавшегося внутри жаром, ждала, когда он уймет его. Знала, что сможет. Помнила. И каждым своим движением он напоминал ей все сильнее — сможет. Может. В его силах и в его власти. Сбросить с нее покров оставшейся одежды. Сбросить покров этого невыносимого вечера, заставить вдыхать, а не только унимать дыхание. Каждым рывком бедер — из нее, в нее, оставаясь немного
Сейчас — так же. Даже сильнее, лучше, зная, куда вести, как вести. И доводя себя до ощущения полета. Она там летает? В ее обычной жизни? Здесь в темноте, в его руках он заставлял ее взлетать тоже. Заставлял забыть. Забыться. До стона, до вскрика, до скрещенных ног, до сцепленных пальцев, до пугающей мысли — отпустит, и всё закончится. Цеплялась за него. Искала губами его кожу. Обжигалась и прижималась снова. Всем телом, в движении. Его движении, лишавшем разума, воли и заставлявшем двигаться — теперь быстро, резко, влажно. До самого момента разрядки. Скорой и сокрушительной для обоих. Желанной и нежеланной в эту минуту одновременно. Обоюдной, приводящей в гармонию мир и в смятение души.
И потом, хватая ртом воздух, он уткнулся лбом в ее лоб, закрыв глаза, и слушал, как стучит сердце, толком не разбирая чье. Что это было и откуда оно взялось так резко и сразу, сил разбираться уже не осталось. Все его силы сейчас были в ней — в ней их оставил. Она лежала под ним, замерев в нежелании разъединяться. Тяжесть его тела заставляла ее чувствовать себя живой, настоящей. Какой она не должна быть — прорвалось сквозь толщу изнеможения и снова исчезло от глухо заколотившегося сердца.
— Ксё-ё-ёны-ы-ыч, — медленно прошептал Глеб и легко подул на ее лицо, сметая с него пряди ее волос. И этот шепот отзыва не требовал. Вместо отзыва он сменился легким поцелуем. Теперь находить ее губы в темноте было просто. Те в ответ медленно двигались, мягко прихватывали его губы и растягивались в улыбке. Это он чувствовал — улыбку он чувствовал. Она очень красиво улыбалась. Только почти никогда не делала этого. Всегда была примесь горечи или насмешки. А теперь по-настоящему. И почему так — он не думал, старался не думать. Не имело значения — почему.
Еще позднее, водя пальцами по ее груди, и не находя в себе ни желания, ни сил оторваться, Парамонов все же заставил себя спросить:
— Вообще-то это должно было быть чем-то вроде приглашения на чай… но я подумал: может, хочешь чего-нибудь?
— Нет, — отказалась Ксения. Взгляд ее блуждал по потолку и стенам. Оказывается, не так темно было в комнате, как казалось сначала, когда помутившимся взглядом она выхватывала лишь его глаза, горевшие нетерпением, возбуждавшим ее. Теперь же видела замысловатый коллаж, освещенным уличным фонарем сквозь незашторенное окно, и мебель — мечту минималиста, и технику, в этом она была абсолютно уверена, соответствующую костюму, аксессуарам, которыми он небрежно щеголял весь вечер, и автомобилю, а ничуть не взломщику из лучших побуждений. Кухня тоже была упакована по последнему слову. Сейчас вспомнилось то, чему не придала значения, но что отложилось в памяти — варочная поверхность, посудомоечная машина, красный холодильник, римские шторы.
Увиденное озадачивало, а рассуждения, что здесь настоящее, — заводили в тупик. Кто он на самом деле?
Кто?!
В голове полыхнуло, Ксения крупно вздрогнула и резко села, пошарила вокруг себя рукой и натянула на плечи покрывало, пряча наготу. Кем бы он ни был — как она могла?
— Ты чего? Замерзла? — удивился Глеб, подтягиваясь на локтях ближе к ней и снова оказываясь совсем рядом. В комнате было тепло. Его кожа тоже была горячей. С чего бы ей мерзнуть?
Она оттолкнула его. Вскочила. Мысли метались в голове, так же, как и она, по комнате, собирая вещи, быстро одеваясь. Быстро мелькали и воспоминания.
Тогда. Тогда.
Недели назад.
Она в душе. Сколько часов простояла недвижимо, уткнувшись лбом в холодный кафель? Только губы шевелились в единственной просьбе: «Прости!». Повторяла и повторяла. До бесконечности и сведенных судорогой ног. Помнила, как включила воду, смывая с себя запах чужого мужчины, свое исступление, липкое чувство измены.
И вдруг остановилась в своей бешеной гонке. Яркой вспышкой мелькнул образ Глеба. В ее дeше. Мокрый, откровенный, такой, каким она его знала и хотела.
Ненормальная!
Она повернулась к нему, поймав на лице луч уличного фонаря.
— Спасибо, — сказала Ксения звонко. — Я… должна давно, наверное, да… В общем, спасибо. За все.
Парамонов внимательно смотрел на нее. Откуда-то взялось: не трогай, не останавливай! Глаза полубезумные под светом луны, фантастические глаза, невиданные. Им не виденные. И знал точно — она уйдет, а он будет злиться. Может быть, еще сильнее, чем до этого дня. Только вот прямо сейчас разозлиться не мог. Даже несмотря на то, что «спасибо» звучало бы как одолжение, если бы не этот взгляд, который враз загипнотизировал его.
— Не за что, — ответил он. — Если что надо, я же рядом.
Она кивнула, схватившись за горло — сдерживая голос и ком, поднимающийся все выше. И почти выбегала из его квартиры, с облегчением обнаружив, что дверь осталась открытой. Еще час назад они не могли терять драгоценных секунд на поворот ключа. Теперь каждое лишнее мгновение здесь было для нее промедлением и проявлением слабости.
Дома, за дверью, закрытой на два оборота недавно врезанного замка, Ксения выдохнула душивший ее ком. Прошла в комнату, как была, небрежно одетой, в пальто и туфлях, и встала у окна, вновь поймав на лицо луч уличного фонаря.
* * *
В общем и целом, вечеринка удалась!
Даже без каких бы то ни было «но». С фейерверками, музыкой, блестками, непонятно откуда сыпавшимися, и дебильной мишурой, которой, конечно, не без повода, Илона украсила минивэн, вопреки стонам Петьки. Но Петьке хорошо. Он Новый год поехал праздновать домой, к жене и ребенку. Его смена закончилась в восемь, а потом подкатил Валерчик. Трезвый, как стеклышко.
У него это была первая новогодняя ночь в смене. Парамонову повезло поболе — вторая. И потому иллюзий о том, что получится хоть понемногу спать, он не питал. На весь город тридцать с лишним бригад заступили на работу. Веселуха была гарантирована.