Уход на второй круг
Шрифт:
Только лет теперь ему уже значительно больше. Сейчас он уже не стал бы так шуметь. К черту беспокоить соседей.
Съехали с трассы на проселочную дорогу. Поплелись между домов, пока не выехали за пределы села, к озеру, где стоял его дом. И только остановившись под калиткой, перевел дыхание и снова рискнул взглянуть на Ксению.
— Приехали. Это типа родовое поместье, — сообщил он ей.
— Обитаемое? — равнодушно спросила Басаргина.
— Сейчас — да. Не вилла в Тоскане, конечно.
— Это бесконечно разочаровывает, — Ксения открыла дверцу,
Он вышел следом, закрыл машину. А потом завозился с замком калитки. Движения были нервными, совсем не спокойными, без свойственной ему в обычном состоянии вальяжности. Потом повернул к ней голову и тихо сказал:
— Здесь есть душ, кровать и холодильник. Даже с едой. Выспишься.
— Черт возьми, Глеб! — взвилась Ксения. — Все то же самое есть у меня дома! Нахрена ты меня сюда приволок?
— Здесь лучше спится. Это мой дом, Ксёныч. Не коробка, а дом.
— Прекрасно! А здесь чего торчим? — она зло толкнула калитку и стала пробираться по темной дорожке. Глеб забежал вперед, обогнав ее, чуть задев рукой ее руку. Через минуту двор осветился светом фонаря у веранды. А он сам стоял где-то внутри, она слышала, что он снова открывает дверь — теперь уже в дом. С неба по-прежнему сыпались снежинки. И когда его лицо снова показалось на улице, он улыбался. Мрачно и устало. Непроницаемо.
— Проходи, — пригласил Парамонов, — я вещи занесу.
Она молча вошла в дом, скинула обувь. Двинулась вдоль коридора до ближайшего дверного проема, включила свет, найдя рукой выключатель, и оказалась в небольшой комнате. Осмотрелась и расположилась в кресле, запахнув под самое горло пальто воинственным жестом, словно обрядилась в доспехи.
Несколько минут она провела одна. Слышала его шаги по щебню. Гулкий удар калитки. Стук колесиков ее чемодана. Он втащил его в ту же комнату. И замер на пороге, вглядываясь в нее. Снова и снова.
— Макароны на ужин сойдут? По-флотски?
— Сойдут.
Парамонов кивнул. Опять вышел. Бахнула дверца холодильника. Из кухни донесся крик:
— Кофе? Или все-таки чай?
— В макароны? — спросила Ксения, не заботясь, услышит он ее или нет.
Он услышал. Показался на проходе. В очередной раз замер, рассматривая ее. Если бы она захотела, могла бы уловить в тишине, как будто с усилием стучит его сердце.
— В чашку.
— Не надо ни кофе, ни чая.
Глеб нахмурился. На переносице ярко отпечатались две длинные морщины, уходившие высоко на лоб. Он сделал еще один шаг, входя в комнату. И проговорил:
— Я будто в яме побывал.
Ответа не дождался. В кухне что-то зашипело. Масло на сковороде. Глеб не двигался.
— Знаешь, — наконец, разлепил он губы, — когда кажется, что времени прошло очень много, а на самом деле всего пара часов. Провал. Вокруг что-то происходит, кто-то куда-то идет, что-то говорят. Даже отвечаешь. А на самом деле нихрена не можешь — летишь в яму. А потом списки появились, и кислород закончился… ну, пока не увидел, что тебя нет.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? — голос Ксении прозвучал глухо, принужденно.
— Не знаю. Ничего, наверное. Наверное, это мне надо говорить… Я виноват… Ты звонила, а я упивался злостью на тебя, но понимаешь… на самом деле я уже почти два года на себя злюсь. Люди в большей или меньшей степени жалят, это привычно, но мне не хотелось, чтобы ты видела во мне то, что я вижу каждый день. Мне не хватило сил быть кем-то другим.
— Если ты ждешь сочувствия — это не ко мне, — она устало потерла лоб. — Да и не мне тебе указывать, что и как делать. Твоя жизнь, твоя профессия…
— Не жду, Ксёныч, — улыбнулся Глеб. — Нахрена мне твое сочувствие? Когда сегодня… с этим рейсом из Вены… Я подумал, что хочу… вот этими руками чувствовать тебя, — он протянул ладони вперед, сжал их в кулаки и убрал за спину. — Мысль о том, что не смогу больше, оказалась неприемлемой.
— И с неприемлемым можно смириться.
— Можно. Все мирятся. Я не хочу. Без тебя — не хочу, — Глеб подошел к окну, дернул штору, закрывая его, и снова обернулся к Ксении. Теперь он улыбался. Уголки губ были подняты вверх, но глаза все еще не пускали внутрь. Он сам исходил словами: — Ты знаешь, в самом начале я думал просто влюбить тебя, а потом бросить. Ну, отомстить… А потом оказалось, что отодрать себя от тебя не получается. Даже со всеми твоими принципами, всем, что я о тебе знаю. Не получается.
Ксения долго смотрела на него. Молчала, он тоже молчал. Когда тишина вокруг них зазвенела, она наконец сказала:
— Тебе будет больно.
— Будет — разберусь. Тебя грузить не стану. Просто… Я был один. Давно уже. У меня ничего не оставалось от нормальной жизни, я даже почти забыл, что это такое. А потом появилась ты. Я все понимаю, Ксень. Совсем все. И что не любишь. И что вряд ли полюбишь. И что тебе просто так легче, может быть. Но… Я не претендую на твое прошлое. Я не знаю, что случится в будущем. Мне надо знать, что в настоящем мы — есть. Я и ты. Что мы вместе. Я не прошу больше ничего. Я просто хочу, чтобы ни один из нас впредь не произносил, что никто никому ничего не должен. Пока ты не приземлилась, я знал, что должен… сказать, объяснить — должен. Понимаешь?
— Честно? Не очень. Я правда устала.
Глеб кивнул. Из глаз прорвалась потерянность, которой не было в течение всего этого странного разговора. Прорвалась, чтобы тут же снова исчезнуть за непроглядной синевой.
— Тогда макароны и спать, — негромко сказал он.
— Спать. Без макарон, — Ксения решительно поднялась из кресла. — Душ где?
— Выйдешь в коридор, первая дверь налево — душ, — криво усмехнулся Глеб. Потом двинулся с места, подтащил ее чемодан поближе к кровати. Пожал плечами и как-то неожиданно беззаботно продолжил: — Рядом — туалет. Прямо по курсу — кухня. С макаронами. Вчерашними, но они вкусные. Здесь — спальня. Второй этаж, если захочешь, потом посмотришь. Олл райт?