Уход на второй круг
Шрифт:
— Ясно, не выспалась. Всю ночь ее гонял, да?
— Ночь прошла ко всеобщему удовольствию без неожиданностей, — хмыкнул Парамонов, поворачивая в голове верньер для добавления помехов.
Устал от болтовни. Медленно выключался. Требовалась перезагрузка. Потому что сейчас в квартиру на Телиги — а там хоть вой. Глеб устал выть. Внутри себя выть. Мечтал только о выходных, когда можно будет удрать на дачу, но до них тоже еще надо дожить.
Глоток. Горьковатый привкус воспоминаний.
«Черт! Опять дождь начинается! Куда солнце делось?»
Помехи.
«Езжай с Глебом».
Помехи.
«Я хотела еще и к маме заскочить по дороге».
— Я
— Глебка!
Усмешка. Улыбаться он разучился.
Поворот головы, чтобы окликнуть бариста. И вспыхнувшее под ребрами жалящее пламя. Глеб медленно повернулся к витрине, которая только еще начала покрываться дождевыми каплями. Серо. Даже воздух серый.
А потом вскочил со стула, приникнув к стеклу и упершись в него обеими ладонями.
Она смотрела прямо на него.
Она стояла прямо перед ним, там, на другой стороне улицы.
Он не знал, сколько и зачем, но стояла.
Он не знал, что в этот момент она сжала кулаки в карманах куртки, и чему сдержанно кивнула. Он не знал, для чего ступила на зебру и сделала несколько быстрых шагов, не отводя взгляда от его лица. В эти секунды он задержал дыхание, позволяя себе внутренне произнести: «Она идет».
Это потом были крик и сильный толчок. Или наоборот… Ее подбросило в воздух, резко кинуло обратно. А она успела подумать, что у нее нет крыльев. Успела почувствовать сильный удар.
И все исчезло — звуки, свет и глаза Глеба.
* * *
Уход на второй круг — это маневр, выполняемый экипажем воздушного судна при принятии решения о невозможности захода на посадку. Читал, готовился, думал. Пытался понять.
Который круг по счету совершаем мы с тобой? Я ни черта не смыслю в пилотировании, но однажды уже переживал страх потерять тебя. Вот так в один момент. Тогда мне казалось, что страшнее быть уже ничего и не может. Ты помнишь? Упавший самолет, я тащил тебя до машины, а потом пытался накормить макаронами?
Иногда я думаю, каким сейчас застал бы нас этот день, если бы не тот самолет.
Я не жалею. Слышишь? Не жалею и никогда не пожалею. Если ты не смогла приземлиться, то я без тебя едва ли смог бы лететь. Я на земле. Здесь безопасно. Было безопасно до встречи с тобой. У каждого человека свой кокон, в котором он прячется от жизни. Мы с тобой не исключение.
А еще у тебя волосы теплого цвета, и я до сих пор помню их запах.
Черт…
Сейчас октябрь, Ксень. Октябрь. Больше года прошло с тех пор, как мы познакомились, представляешь? Я забыл точную дату. Знаю, что в сентябре. Так много забывается, важного. Но главное все-таки осталось — как же ты взбесила меня! Ты и сейчас меня бесишь. Разве вычеркивают людей? Выбрасывают, как мусор? Я — кто я для тебя? Мусор? Мне казалось, что, если я стану любить тебя сильнее и лучше, ты не захочешь уходить. Люди не бросают тех, кто их любит. Недостаточно любил? Или непростительно разворошил твой кокон?
Впрочем, признаю, неправ. Мне было непросто с этим смириться, потому что мириться с собственной неправотой сложнее, чем с чужой несправедливостью. На это у меня ушел не один месяц. Может быть, и правда, стоило любить тебя сильнее и лучше. Искать, когда ты ушла, а не предоставлять в конечном счете решать все самой. Что ты могла решить, когда у тебя и выбора не было? Должен был сам догадаться. Я много чего должен был, чтобы не потерять тебя.
И я ничего не смог.
Не цветут хризантемы весной. Я помню, что ты их любишь. Сейчас я бы заваливал тебя ими, потому что ты их любишь. Позволила бы ты это после всего? Ты ведь пришла. Я бы жизнь отдал за то, чтобы знать, зачем ты пришла. И вместе с тем, я это знаю. И тебя я знаю.
Я не знаю только правильного ответа на твои вопросы. Ни одного такого, после которого ты осталась бы со мной, когда все уже для себя решила. Но я тоже решил. Хочешь правду — будет тебе правда.
Полтора года прошло будто в вакууме, где у времени другой ход. Его почти не было. Вставать и ложиться, и куда-то ежедневно двигать собственное тело. Мне хотелось бы понять, как у тебя хватало сил делать все то же самое, но при этом жить. Я не смог.
Но этих полутора лет мне оказалось достаточно, чтобы осознать: а я понятия не имею, был ли шанс у Тарасенко. Выжил бы твой муж или нет при любых других обстоятельствах. Я не нахожу своей ошибки. Но, может быть, ошибка была в том, что я считал себя неуязвимым. Никогда не рисковал без надобности, работал стерильно, как по учебнику. И слишком уж полагался на собственные руки. Но я не знаю, жил бы он или нет, если бы попал к другому врачу. Или если бы его привезли хоть на десять минут раньше. Или если бы я был расторопнее. Я не знаю. Сегодня я уже ничего не знаю, хотя мне очень хотелось бы оправдаться перед тобой.
Ксень, если бы я был Богом, то твой муж сейчас был бы с тобой. Клянусь. Я бы не забрал его у тебя. Даже сейчас, после того, как узнал, как это — когда ты в моей жизни… Я бы не забрал — еще и потому что я редкостный эгоист. С мертвыми не соревнуются. А с живыми можно. Вероятно, у меня появились бы шансы?
Иногда я думаю, как бы это было. Тарасенко жив. Я спас его. Он лежит у нас в институте, а ты приходишь его навещать. С апельсинами, для смеху. У тебя есть он, а у меня есть Вера. Нас больше не делят ни наши этажи, ни воздушные пространства, ни гибель твоего мужа. Выходит какая-то чепуха, вроде кубика Рубика, который никогда не сложится. Я не умею их складывать, так и не научился.
Но вот сейчас, когда ты здесь, когда ты пришла, я знаю точно, что мой уход на второй круг не меняет главного. Когда-то я не хотел отдавать тебя ночи. Сегодня смерти я тебя не отдам. Если тебя не будет — не останется ничего, за что я мог бы цепляться. Я и не стану, не захочу. Мне хватило и первого круга, чтобы понять — я взлетел, но без тебя мне не приземлиться.
* * *
Он старался проговаривать то, что делал. Проговаривать, чтобы думать, что все происходит так, как всегда. Он и раньше, бывало, произносил вслух — для ассистентов, для медсестер. Привычка из прошлой жизни. Сейчас эта привычка стала спасением. Рабочий материал. Тело человеческое — это рабочий материал. Ксения — это рабочий материал.
Рабочий материал с верхним давлением в 60 мм рт. ст. Нижнее не определяется. Перелом левого бедра. Шок третьей степени.
Эндотрахеальный наркоз. Переливание крови. Белое — не ее — лицо, расплывающееся перед глазами. Трубка изо рта.
Парамонов стиснул зубы. Срединная верхняя лапаротомия. Выкачать жидкость из брюшной полости. Убрать сгустки.
И звоном в ушах возглас ассистента:
— Охренеть!
— Качай.
Локализация источника кровотечения. Осторожная пальпация. Печень. Наверняка печень. «Как тогда», — пальнуло в мозгу. И пальцы чуть вздрогнули, а Глеб не имел на это права. Не сейчас. И никогда.