Уходи! И точка...
Шрифт:
— Переверни ее. Снимай штаны, — чей-то знакомый женский голос, причем испуганный.
И это обо мне. Зачем? Не хочу! Мне страшно! Потом чьи-то руки, послушные воле этой женщины, тут же исполняют — бережно переворачивают мое увязшее в странном вязком сне тело, оголяют, вырывая протест в моих мыслях, а на деле только хриплый долгий стон.
— Давай! — теперь уже командует мужской голос. Я знаю, чей он. Я рада этому голосу. Он МОЙ… ЕГО мне не стоит бояться! Но резкий укол в ягодицу, неконтролируемый рывок моего тела и те же руки,
… Что-то мягкое, шелковистое, прозрачно-невесомое касается щеки. Щекотно. Чувствую, как непроизвольно слегка дергаю головой, чтобы избавиться от этого ощущения. Слышу негромкий смешок. Матрас чуть прогибается под тем, кто, не имея сил сидеть без движения, устраивается поудобнее рядом со мной, ерзает, крутится и громко сосредоточенно дышит.
Прислушиваюсь к себе. Я больше не муха. Я понимаю. Я почти вернулась. Я могу вот сейчас глаза открыть и всё понять о себе и о том, пока невидимом, но настойчивом ком-то, кто теперь ведет чем-то мягким и шелковистым по моему лбу.
С закрытыми глазами слышно в несколько раз лучше. Да еще и мой мучитель явно очень увлечен своими "пытками", поэтому еле слышный, заглушаемый паласом у кровати, звук шагов я слышу гораздо раньше его.
Громкий шепот:
— А ну, брысь отсюда, засранец!
— А-а! — возмущенное, быстро удаляющееся, обиженное, очень знакомое, сопровождающееся резким скрипом матраса, рывком задетого и стянутого с меня одеяла. Топот ножек по паласу, по полу, по ступенькам лестницы там, за пределами комнаты…
Рядом со мною прогибается кровать — кто-то садится. А я медленно открываю глаза.
Антон. Локти упираются в колени. Пальцы трут виски. Щетина еще увереннее заняла свое место на скулах и подбородке. Это почти на грани. Вот-вот будет борода. Наверное, ему будет еще красивее… Челка топорщится в разные стороны, словно он, как мальчик с обложки журнала, специально создавал руками творческий беспорядок на голове. В домашней белой мятой футболке. Татуировка, обнимающая правый бицепс. И если сейчас осторожно поднять руку… То… Рука поднимается, но до него дотягивается только средний палец, потому что он самый длинный… Касаюсь вытатуированной надписи, дотрагиваюсь до черных символов. Он вздрагивает.
— Что это? — спрашиваю шепотом. Горло немилосердно дерет.
— Вечность, — шепотом в ответ.
— Почему?
Поворачивается ко мне. Во взгляде усталость. Морщинки в уголках глаз.
— Вечность есть совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни, — он вдруг улыбается, морщинки прорезаются сильнее. (1) На самом деле там, где я постигал… хм, некоторые духовные практики на заре своей молодости, так было положено. Каждый мог выбрать что-то свое. Я выбрал вечность. Потом пожалел. Мой друг Линь Дзяо выбрал дракона. И это было, действительно, красиво.
— У тебя тоже красиво, — мой голос с шепота
— Не хочешь спросить, что с тобой случилось? — кладет ладонь на мой лоб и почему-то мне это привычно и приятно. Закрываю глаза.
— Что со мной случилось? — мой непослушный голос ломается до хрипоты.
— Ангина. Фолликулярная. Плюс, наверное, выброс адреналина из-за побега. Плюс стресс. И… когда ты в последний раз ела? — последний вопрос с нажимом, недовольно.
Пожимаю плечами. Дядя Юра меня кормил. Да. Я помню. В комнату заносилась еда. Просто я не ела ее. В знак протеста.
— Три дня, наверное.
Он сдавленно втягивает в себя воздух.
— Сейчас Людмила Ивановна принес бульон.
Нет! Не хочу, чтобы Людмила Ивановна пришла! Никого сейчас видеть не хочу!
— Хочу, чтобы ты! — командую и он останавливается уже у самой двери. Потом, постояв несколько секунд, так и не обернувшись, уходит.
1- Автор: Боэций (О вечности)
27 глава.
Агния
— Там ветер сегодня. Надень мою куртку, — Антон кидает на кровать свою кожанку и снова ищет что-то в шкафу.
— Я на минуточку только, — возражаю не потому, что не хочу его куртку надевать, а скорее для того, чтобы обратить его внимание на себя. Он почти не разговаривает со мной. Кормит. Спит рядом. Ну, то есть на диванчике у окна… Вторую ночь. Наверное, боится заразиться от меня. И это правильно. Да. Но это как-то… обидно!
— Не наденешь, никуда не пойдешь! — твердо доносится из глубины шкафа. Он даже не оборачивается ко мне.
— Почему ты мною командуешь? — а мне еще обиднее от понимания, что он прав — там холодно, а у меня своих вещей нет… И я еще болею.
— Потому что ты еще маленькая? — намекает на тот наш разговор в машине, после которого он отстранился, и я хочу развить эту тему, чтобы понять, чем обидела его тогда, шагаю навстречу Антону — не могу так больше! Я хочу определенности! Я хочу ответов на свои вопросы! Я хочу его нежности! Просто чтобы обнимал меня! Дотронуться хотя бы… Но он, держа в руках вешалки с висящими на них наглаженной белой рубахой и пиджаком, обходит меня и устремляется прочь из комнаты.
— Это нечестно! — бросаю в мощную спину и добавляю в закрывающуюся дверь. — Поговори со мною…
В никуда:
— Пожалуйста…
Что я сделала не так? Он пришел за мной. Он целовал. Он был очень рад мне! Он заставил Марка, которого я смутно помню, но который был там, у моего дома… у дома дяди Юры (мысленно поправляю себя), отвлекать недавно нанятую моим отчимом охрану, а сам, рискуя, проник в дом и выкрал меня! Это же что-то значит! Ведь значит же что-то? Я ему небезразлична? Почему тогда сейчас игнорирует? Почему не разговаривает практически?