Уильям Шекспир. Гений и его эпоха
Шрифт:
Вот омерзительный брат из «Герцогини Амальфи» смотрит на труп своей сестры:
Прикрой ее лицо; мои глаза ослепли: она умерла молодой.Этих образцов достаточно, чтобы показать, каким незаурядным поэтическим талантом обладал Уэбстер, но стоит оторваться от образцов и попасть в лабиринт интриги, из которой и состоит пьеса, когда мы обнаружим, что вернулись в старую «Испанскую трагедию» эпохи итальянских подражателей Сенеки. Зло обретает библейские масштабы, как у Марло; мотивировка злодейских поступков великих людей, изучению которой уделял столько внимания Шекспир, полностью отсутствует. Единственная цель интриги, изобилующей увечьями, убийствами и сумасшествием, — удержать внимание зрителей. Показ искалеченной плоти преднамеренно используется для развлечения, чтобы пощекотать
Пьесы Сирила Тернера «Трагедия мстителя» (1607) и «Трагедия атеиста» (1611) являют более вопиющий пример использования начисто лишенного естественности языка и ужасов, которые не снились и Киду, чтобы утолить аппетит публики, который, похоже, не претерпел существенных изменений со времен римлян при Калигуле и Нероне. «Тит Андроник» более изобретателен в показе жестокостей, чем любая из пьес Тернера, но язык раннего Шекспира сохраняет относительную целомудренность, он напоминает скорее жестокое неистовство школьников, играющих в преступление. Современники Якова выучили все мыслимые страшные нюансы тона и ритма. Когда мы читаем краткое изложение «Трагедии мстителя», нам удается не вникать в суть происходящего и насмешливо улыбаться при описании всех этих ужасов. Герцог отравил невесту Вендиче за то, что она отвергла его притязания, и Вендиче придумывает страшную месть: герцог поцелует отравленную им женщину в губы и получит таким образом свою порцию яда. Потом, когда герцог корчится в агонии, Вендиче топчет его. Герцог, естественно, кричит: «Негодяи, существует ли ад хуже этого?» В пересказе все это выглядит невероятно мелодраматично, совсем другое дело, когда это облачено в стиль и ритмы Тернера:
Милорд, нам все равно не отвертеться. Так вот, все это — дело наших рук. Могли б мы подкупить вельмож и слуг И дешево отделаться, да только Зачем мараться? Мы же все успели: И мать наставить, и сестру спасти, И всю эту породу извести. Прощайте, господа! [65]Джордж Чапмен также внес свою лепту в создание трагедии мести эпохи Якова I, ее неповторимой словесной музыки; заслуживают внимания две пьесы о Бисси д’Амбуа 1608-го и 1613 годов. Но разве все это, несмотря на изысканность и модные психологические каламбуры, можно назвать возвращением к временам «Горбодука» и «Локрина»? Томас Хейвуд, возможно, думал именно так, потому что попытался создать бескровную трагедию: «Женщина, убитая добротой». Действие происходит в современной Англии; муж узнает о неверности своей жены, но вместо того чтобы вытащить, как полагалось в итальянской трагедии, кинжал, он отсылает ее из своего дома: пусть она живет в полном комфорте, но одна, лишенная возможности видеться с ним и с их детьми; находясь в полной изоляции, она размышляет о своей глупости. Она увядает, искренне раскаиваясь в содеянном. У постели умирающей происходит трогательная сцена прощения, лишенная какой бы то ни было сентиментальности. И есть две строчки, которые, по словам Т.С. Элиота, «ни один мужчина и ни одна женщина, вышедшие из юношеского возраста, не смогут читать, не испытывая угрызений совести».
65
Перевод С. Таска.
Самым популярным драматургом заключительного шекспировского периода был не один человек, а два. Это были Фрэнсис Бомонт, всего на двадцать лет моложе Шекспира, и Джон Флетчер, моложе его на пятнадцать лет, которые работали в соавторстве с другими драматургами, но главным образом друг с другом. Они были коммерческими драматургами, образованными, умными, и они решили зарабатывать деньги, потакая вкусам публики. Они пользовались популярностью, поскольку понимали, что публика, и особенно женская ее половина, любила больше мечты, чем реальную жизнь. Они всеми силами старались избегать обращения к реальности, которая, снова цитируя Элиота, не может ничему научить человечество. Жены граждан хотели видеть мечты, воплощенные в жизнь, и они это получали. Бомонт и Флетчер не имели никакого желания делиться своим мнением относительно этого буржуазного пристрастия к романтике и легковесности. В их самой очаровательной комедии «Рыцарь пламенеющего пестика» лондонский бакалейщик и его жена, особенно его жена, непрерывно комментируют со своих мест на сцене пьесу, которую они пришли посмотреть. Они хотят видеть рыцарский роман, обильно сдобренный любовью, драконами, чудесами, одураченными негодяями, и, ей-богу, у них есть деньги, чтобы заплатить за это. Авторы подчиняются их требованиям и, покорившись, становятся коронованными королями театра. Бен, Тернер и Уэбстер были слишком хороши для среднего класса; Бомонт и Флетчер пришлись им по душе.
Они обдумывали свои сюжеты поодиночке, вместе или в содружестве с другими авторами, а их стиль везде один и тот же, это некий безликий набор слов:
Смотри, вот эта самая земля, Где всюду предо мной друзья отца, Скорее,Ритм достаточно гибкий: они усвоили уроки Шекспира, но в нем отсутствует опасная усложненность. Какой публике понравится в удивлении морщить лоб, услышав непонятные слова или сложные предложения. Сюжет предельно прост, мораль из самых доходчивых. И где им брать тему, которая требует небанального нравственного подхода, они старательно избегают опасности. Так, в «Короле и не короле» брат с сестрой, похоже, совершают инцест. В конце открывается, что на самом деле они не брат с сестрой. В такой пьесе, как «Как жаль ее развратницей назвать» Джона Форда, которая была написана в правление Карла I, к инцесту подходят честно, без обмана, без трюков. Инцест действительно имеет место, и все сложности, связанные с ним, приводят к трагическому концу. Бомонт и Флетчер не рыли так глубоко. Их цветы не имеют корней; их жизнь эфемерна. Но они кондитеры высокого класса.
66
Перевод Б. Томашевского.
Уильям Шекспир никогда не мог противостоять вызову новых веяний. Его «Король Лир» представляет собой попытку доказать, что он может работать в новом виде драмы утонченного ужаса так же хорошо, как в любом другом. Но, будучи гением, он не мог не переступить рамок незамысловатой моды, и его проникновение в человеческую психику приводило к тому, что его герои разрывали путы тесной для них формы: принц Датский становится слишком велик для «Гамлета». Теперь, возможно, к своему стыду, он начал писать пьесы типа Бомонта и Флетчера, и первая из них — «Перикл, царь Тирский», одна из самых плохих пьес, когда-либо написанных им. Она появилась в 1623 году в Фолио, и очень немногие поклонники выражали недовольство по этому поводу. Что касается этой пьесы, в ней много неясного.
Почему Шекспир, человек состоятельный и удалившийся от театра, взял на себя труд вступить в столь убогое соревнование? Возможно, он сказал Бербеджу в один из своих визитов в Лондон или когда «слуги его величества» отправились в турне по Уорикширу, что в «Исповеди влюбленного» Гауэра есть очень подходящая история и что кому-то следовало бы переделать ее в пьесу. Этим «кем-то» был, возможно, призванный обратно Джордж Уилкинс, и результат оказался таким плачевным, что Уилл, несомненно, вызвался исправить пьесу по мере своих сил. Невозможно поверить, что речи Гауэра, выступающего в роли хора, были написаны Уиллом:
Из праха старый Гауэр сам, Плоть обретя, явился к вам. Он песню древности споет И вас, наверно, развлечет, Не раз и в пост, и в мясоед, Под шум пиров или бесед Та песня для вельмож и дам Была приятна, как бальзам.Сюжет перенасыщен событиями: инцест, кораблекрушение, пираты, умершая жена, которая на самом деле не умерла, попытка убийства, чудеса, в ней просто не остается места для развития характера. Рука Шекспира ощущается в диалоге рыбаков, и в сцене в публичном доме («Никогда еще у нас такого не бывало! — говорит сводня. — Только и есть, что три несчастных твари. Ну, куда им управиться! Они так умаялись, что просто никуда не годятся»), и более всего в красоте Марины, потерянного ребенка, родившегося в море:
Она похожа на мою супругу; Такой была бы дочь моя родная! Да, те же брови, тот же стройный стан, Такой же нежно-серебристый голос, Глаза — сапфиры в дорогой оправе, Юноны поступь, ласковая речь, Что собеседникам всегда внушает Желанье жадное внимать подольше [67] .Но в основном «Перикл» — пьеса, которую трудно читать как часть шекспировского наследия, остается только, пропустив пару стаканчиков, чтобы избавиться от депрессии, забыть о ней.
67
Перевод Т. Гнедич.
«Зимняя сказка» гораздо более обнадеживающа. Формально она сделана топорно: в качестве хора выступает Время, которое своим разъяснением пытается заполнить зияющую пустоту в шестнадцать лет между первым и вторым актами. Бен Джонсон, должно быть, застонал (неужели Уилл никогда не научится?), но в ней есть строки вроде следующих:
О, разве я один? Да в этот миг На белом свете не один счастливец Дражайшую супругу обнимает, Не помышляя, что она недавно Другому отдавалась, что сосед Шмыгнул к жене, как только муж за двери, И досыта удил в чужом пруду [68] .68
Перевод В. Левика.