Уильям Шекспир. Гений и его эпоха

Берджесс Энтони

Давайте попытаемся представить Уилла, его состояние и планы на будущее в 1580 году, когда дела его отца находились в плачевном состоянии. В самый жестокий месяц семья с глубокой грустью вспоминала о смерти Энн Шекспир, которая умерла семилетней годом раньше. («Плата за колокол и покров на гроб для дочери мистера Шекспира, 8 пенсов», — говорится в отчетах казначея.) В мае 1580 года смерть дочери была восполнена рождением сына Эдмунда, последнего из детей. Возможно, это были трудные роды; хотя мы не знаем точно, сколько лет было миссис Шекспир, должно быть, она приближалась к сорока или, вполне вероятно, уже достигла этого возраста. Ее недомогание, очевидно, было основной причиной непоявления Джона перед Судом королевской скамьи в Вестминстере.

Уилл, которому уже исполнилось шестнадцать, был хорошо физически развит, у него пробивалась бородка. Его кожаный жилет и чулки не были новыми, но только не перчатки. Его братья и сестра, должно

быть, тоже пытались при всей нищете сохранить пристойный вид: Гилберту было четырнадцать, Ричарду — шесть, Джоан — одиннадцать. Нет никаких записей о посещении общедоступной школы этими детьми. Но следует заметить, что нет никаких записей и об образовании Уилла; однако то, что он посещал созданную по королевскому указу школу латинского языка, общеизвестно, и вряд ли кто рискнет оспаривать это. В его произведениях четко прослеживаются признаки полученного им обычного образования. Легче предположить, что он получил это образование в Стратфорде, чем в Бирмингеме или Вустере. К шестнадцати годам он, возможно, покинул школу. Чем он собирался заняться дальше?

Похоже, что он вместе с Гилбертом выполнял какую-то работу по изготовлению перчаток, хотя ни один из детей официально не занялся торговлей, как отец. А поскольку их отец в это время переживал глубокий душевный кризис, он не уговаривал своих сыновей идти по его стопам и следовать его примеру, который оказался неудачным. Мог ли он, сброшенный с пьедестала, лишившийся гражданских почестей, с чистой совестью навязывать свои ремесло и образ жизни умному старшему сыну? Но пока не было другой работы, Уилл, возможно, кроил, вырезал клинья и доставлял готовую продукцию, рифмованные двустишия из телячьей кожи или из лайки, в те дома, откуда поступали заказы, с кривой улыбкой беря чаевые — фартинг или полпенни. Вероятно, он смутно представлял себе свое будущее, оно неясно вырисовывалось в его мечтах, пока он играл роль посыльного. Очень важно было вернуть уважение роду Шекспиров, но как? Заниматься торговлей он не хотел. Он, должно быть, уже открыл в себе литературный талант, поскольку писал короткие стихи, сидя в гостиной, где шумели дети и хлопотала усталая мать, или в спальне, когда оставался там один, или в хорошую погоду на берегу реки. Однако его терзали серьезные литературные проблемы. Какому образцу он должен следовать? О чем писать?

Я уверен, что он стремился стать поэтом, а не прозаиком. Как и в античности, проза тогда служила чисто практическим целям: использовалась для записей рецептов, проповедей, истории. Проза не считалась и не являлась искусством. Шекспир же не собирался заниматься чисто ремесленными поделками. А сэр Филипп Сидни еще не показал, как благодаря умному, благозвучному и захватывающему повествованию проза может превратиться в искусство не менее прекрасное, чем поэзия. Если бы Уилл написал великолепную поэму, ему удалось бы, возможно, убедить влиятельного придворного принять ее, вместе с притянутым за уши посвящением, и, таким образом, обеспечить себе высокое покровительство. Что дальше? Золотой дождь, дружеские связи в высоких кругах, возможно, даже искреннее восхищение королевы, которая не презирала поэзию, и даже сама писала стихи. Честолюбивые помыслы молодого Шекспира, вероятно, были более грандиозными, чем его отца, но в юные годы их питали только его дерзкие мечты.

Я не думаю, что в шестнадцать лет он связывал свое будущее с драмой. Актеров считали непокорным народом, и они избегали обвинений в бродяжничестве и попрошайничестве только благодаря какому-нибудь знатному покровителю. Уилл, возможно, не имел ничего против этого, но его отпугивало качество тех пьес, которые ставили в здании гильдии в Стратфорде. Кристоферу Марло предстояло вдохнуть жизнь в драматургию, написав в 1587 году своего «Тамерлана», удивительное поэтическое достижение, которое даже в наши дни продолжает поражать и волновать зрителей своей мудрой жестокостью и лирическим огнем, но до 1587 года оставалось еще семь лет. Пьесы же, которые Шекспир видел в своем родном городе, не обнадеживали его.

Однако мне кажется, что первый значительный поэтический опыт Уилла был все-таки драматический. Ему нужно было расправить крылья, и уже в юности он, возможно, задумал или даже начал писать сюжетно-повествовательную поэму на какую-то тему из «Метаморфоз» Овидия. Но технически это, вероятно, оказалось ему не по плечу. Намного легче было бы создать что-то менее обязывающее и, возможно, комическое. Почему бы не попытаться переделать пьесу Плавта или Теренция? Почему бы не написать ее белым стихом, который, несмотря на то что его все еще презирали на профессиональной сцене, все же обладал достоинством своего оригинала; так почему бы не попробовать писать нерифмованным гекзаметром Вергилия? То, что пришлось по душе графу Сарри, вполне подходило и для Уильяма Шекспира.

Я не думаю, что он решил заняться переделкой римской комедии из любви к искусству. По-моему, он решил сделать это

чисто из конъюнктурных соображений, как и все то, что делал в период, когда оставил школу, и до того, как уехал в Лондон с намерением стать актером. «Краткие жизнеописания» Джона Обри, созданные во времена Реставрации, в значительной части совершенно не заслуживают доверия, когда заходит речь о короткой жизни Шекспира, но в них содержится интересное наблюдение: «Хотя Бен Джонсон и говорит о нем, что он плохо знал латынь и еще хуже греческий, он все же довольно прилично знал латынь, так как в юности был учителем в провинции». В конце Обри добавляет, что заимствовал эту информацию у «мистера Бистона». Этот мистер Бистон был сыном Кристофера Бистона, актера, приятеля Шекспира. Эта информация может быть неверной, как очень многое у Обри, но все-таки есть шанс, что она правдива. По меньшей мере, есть все основания считать, что такой умный мальчик, как Уилл, так любивший поэзию, успешно через усердие пришедший к мелодичности, знавший Овидия, вполне мог занимать место младшего учителя в школе латинской грамматики. Или же, как полагают другие, воспитателя в Глостершире. Ссылка на замок Беркли в «Ричарде II», похоже, указывает на то, что автор неплохо знал местность Северн и, конечно, заимствовал оттуда имена, упомянутые Шеллоу в «Генрихе IV», части второй. Возможно, Уилл провел там какое-то время. Трудно представить, чем еще он мог заняться, кроме учительства.

Скорее как воспитатель, чем как преподаватель младших классов, постоянно контролируемый своим директором, он вполне мог предпринять попытку давать частные уроки. В этот эксперимент, вероятно, входила и постановка пьесы Плавта, но не на латинском, а на английском. Если, как считают некоторые, он был воспитателем сыновей графа Беркли, граф мог отнестись вполне благосклонно к такому эксперименту, поскольку он был известным покровителем драмы и защитником труппы актеров, которые носили его имя. Давайте представим, что Уилл начинает переводить на английский «Двух Менехмов» Плавта. Как всякой творческой личности, ему становится скучно повторять слово в слово другого художника, и он отбрасывает построчный перевод, занявшись созданием фактически нового произведения, которое, хотя близко к оригиналу по теме, характерам, действию, все же весьма отличается. Перевод настолько свободный, что сам становится оригиналом. Существуют творческие личности, которые считают, что гораздо тяжелее сделать абсолютно точную копию (что считается высшей добродетелью переводчика), чем создать оригинальное произведение, и я уверен, что Шекспир принадлежал к такому типу личности. Начав переводить на английский «Двух Менехмов», он закончил «Комедией ошибок».

Давайте сравним две пьесы. В шекспировской существует вражда между Сиракузами и Эфесом, и любого сиракузца, обнаруженного в Эфесе, убивают, если только он не заплатит тысячу марок. Эгеон, престарелый сиракузский купец, был арестован в Эфесе, но ему предоставили возможность объяснить герцогу, почему он так неосмотрительно оказался здесь. Выясняется, что у него были два сына, близнецы, обоих звали Антифолами, и у каждого был раб-близнец, с одним и тем же именем Дромио. Во время кораблекрушения Эгеон с одним из близнецов и рабов потерял из виду другого близнеца и раба. С тех пор он искал их, и эти поиски привели его в Эфес. Герцог поражен историей и дает Эгеону время до вечера, чтобы он нашел выкуп. Антифол же (I или II) проживает в Эфесе с Дромио (I или II), и, возможно, сейчас его зовут Антифолом Эфесским. Антифол (II или I) прибыл в Эфес в то же самое утро с Дромио (II или I), чтобы разыскать своего брата и мать. Нам удобнее называть его Антифолом Сиракузским. Следуют комические недоразумения, потому что два Антифола очень похожи, точно так же, как два Дромио. Наконец Антифол Эфесский арестован как сумасшедший, и Антифол Сиракузский скрывается в женском монастыре, чтобы избавиться от ревнивой жены своего брата-близнеца.

Эгеона, так и не принесшего выкупа, ведут на казнь. Но Антифол Эфесский просит о милосердии, и то же самое делает Антифол Сиракузский. Близнецов и их рабов, наконец, видят вместе, и все разъясняется. Аббатиса монастыря, в котором Антифол Сиракузский спасался бегством, как выясняется, является Эмилией, потерянной женой Эгеона. Тронутый воссоединением семьи, герцог дарует Эгеону свободу, и все кончается счастливо.

Сюжет пьесы Плавта не такой запутанный. У сиракузского купца есть два сына-близнеца, очень похожих друг на друга. Один, Менехм, украден в возрасте семи лет. Его брат, Сосикл, меняет свое имя на Менехма в память о пропавшем брате. Достигнув совершеннолетия, Сосикл (или Менехм II) уезжает искать своего брата и, наконец, попадает в Эпидамн, где, по воле случая, живет его брат. Менехм II оказался вовлечен в непривлекательную историю с любовницей, женой и тестем Менехма I, и его признают сумасшедшим. Но тот, кого они пытаются признать сумасшедшим, это Менехм I. Происходит неизбежное противостояние, затем все разъясняется, и пьеса заканчивается радостным воссоединением братьев.