Уинтер-Энд
Шрифт:
— Прости, Алекс. Просто… видел бы ты свое лицо.
Он становится серьезным и повторяет, прищурившись:
— Прости.
И я проделываю то, что сделал бы на моем месте любой ребенок: плещу в отца водой. Он якобы в ужасе заслоняется руками, а я плещу снова и снова.
Отец, захохотав, спрыгивает прямо в одежде с причала, и у нас начинается настоящее водное сражение.
Вечером мы сидим в свитерах у костра и едим жаренное на углях мясо. А потом я засыпаю на софе, свернувшись рядом с папой.
Так, во всяком
Годы спустя я сижу в своей комнате, в общежитии университета, прижав к уху телефонную трубку. На другом конце линии отец спрашивает, не приеду ли я на лето домой. Спрашивает очень вежливо, поскольку до моего отъезда мы с ним постоянно спорили относительно моего будущего. Мне тогда удалось настоять на своем, но с тех пор я на каникулы домой не приезжал ни разу.
— Прости, пап, — говорю я. — Курт пригласил меня и Говарда пожить у его тетки в Рочестере. У нее там закусочная, мы проработаем в ней все лето, деньги получим.
— То есть домой ты летом не попадешь?
Ответ таков: «нет». С родителями я лажу, однако время предпочитаю проводить с друзьями.
— Не знаю. Может быть, попаду. Посмотрю, как все сложится.
— Ладно, если у тебя появится возможность проведать меня и маму, позвони. Да нет, позвони в любом случае, чтобы мы знали, как ты.
— Конечно, пап.
Пауза, которую я использую, чтобы глотнуть пива из банки, зажатой в другой моей руке. Потом отец говорит:
— Ты только знай, что я горжусь тобой. Ты — мой единственный сын.
Домой я в то лето не вернулся. Я вообще туда больше не возвращался. Родители приезжали ко мне на День благодарения — в том году и в следующем. А ко времени, когда я сам поехал в Майами, чтобы навестить их, прошло еще четырнадцать лет.
Я вздыхаю, закрываю коробки, мы сносим их вниз, к фургончику. Бен подвозит меня до центра, помогает переложить коробки в багажник моего «корвета».
— Спасибо, — говорю я. — Вещи, доставшиеся мне от родителей после аварии, я так и не разобрал. А эти разберу обязательно.
— Да не за что, сынок. Как не оказать услугу старым друзьям? Знаешь, я еду рыбачить на реку Маклин, если у тебя будет время, приезжай. К северу от Эшленда от одиннадцатого шоссе уходит на север проселок, проедешь по нему пару миль и увидишь меня. Ну, в общем, захочешь отдохнуть, приезжай, я только рад буду.
— С удовольствием, — отвечаю я кивая. — Если появится такая возможность, приеду. Я не рыбачил с тех пор, как отец возил меня мальчишкой на озеро Клэй.
По его лицу пробегает непонятное выражение — печали, что ли. Потом он записывает на клочке бумаги номер своего мобильного.
— Если не найдешь мой фургончик, позвони. Рад был снова увидеть тебя, Алекс. Будь осторожен.
— И вы тоже.
Бен забирается в фургончик и уезжает. Я тоже почти усаживаюсь в мой «корвет», но тут слышу, как кто-то окликает меня. И,
— Мистер Рурк, — говорит он, слегка отдуваясь. — Как дела?
— Да вроде ничего. Чем могу быть полезен, господин мэр?
Сэвилл приглаживает волосы:
— Я направляюсь на встречу — неофициальную — с деловыми людьми нашего города. Им не дает покоя это убийство — было бы хорошо немного успокоить их. Ну, знаете, сказать, что все схвачено, что скоро о нем никто уже и не вспомнит. Вот я и подумал, может, вы поговорите с ними?
Я сейчас способен думать только о своем номере в «Краухерст-Лодже». О том, чтобы вернуться в него и завалиться спать.
— Знаете, я немного устал, — отвечаю я. — Может быть, завтра, а?
— Я был бы страшно благодарен вам, если бы вы смогли поговорить с ними сегодня, — настаивает он.
Я вижу в его глазах что-то вроде отчаяния, похоже, переизбрание, представлявшееся ему прежде делом простым и легким, основательно осложнилось. В маленьком городе вроде Уинтерс-Энда жестокое убийство воспринимается совсем не так, как в большом.
— Ну хорошо. Но только полчаса, не больше, — говорю я.
В «Лесопилке» тихо, музыкальный автомат молчит. Серьезные бизнесмены городка, — их насчитывается меньше дюжины, — сидят за столиками в углу бара. Больше здесь никого нет. Сэвилл подводит меня к ним, представляет. Кто-то предлагает мне пиво. Кто-то еще спрашивает:
— Так когда вы, ребята, покончите с этим делом и позволите нам вернуться к нормальной жизни?
Я улыбаюсь, киваю, стараюсь выглядеть уверенным в себе. Да, мы взяли подозреваемого прямо на месте преступления. Да, он сядет в тюрьму на долгий срок. Нет, в том, что происшедшее сократит число приезжающих в город туристов, я сомневаюсь.
Разговор переходит на другие дела, и я, пользуясь этим, спрашиваю у Сэвилла, нельзя ли задать ему пару вопросов, — вдруг он скажет мне нечто полезное.
— Каких, мистер Рурк? — спрашивает он, отступая от стола и понижая голос.
— Вы знали Генри Гарнера? — спрашиваю я.
Он кивает:
— Да, мы познакомились за несколько лет до пожара. Он был не из местных. А я был тогда юнцом.
— То есть для директора детского дома он был, я так понимаю, довольно молод. Что он собой представлял — как человек?
Сэвилл ненадолго задумывается, потом отвечает:
— Очень организованный, я бы так сказал. Любил, чтобы все было правильно, четко — независимо от того, деловой ли это разговор или просто дружеский завтрак.
— Человек строгих правил?
Сэвилл кивает:
— Помню, он как-то счел слишком большим счет одной из коммунальных компаний, так дело чуть до суда не дошло. В конце концов компания пошла на попятный.
— Он и с детьми был таким же строгим? — Я задаю вопрос быстро и прямо — это своего рода неожиданный выпад.