Украденное счастье
Шрифт:
Праздник Пуджи [35] все стремятся встретить под родным кровом, и те, кто вынужден жить на чужой стороне, обычно к этому времени съезжаются домой. Хем тоже приехал на каникулы из Калькутты.
Однажды Бипродас, придя домой, спросил мать:
— А где же Шорна? Почему я не вижу ее?
Шорна, услышав свое имя, подбежала к отцу, протянув к нему руки:
— Я здесь, отец! Мы тут, рядом, — воскликнула она.
— Иди ко мне, моя красавица, подойди, моя Лакшми [36] .
35
Пуджа — осенний праздник в честь богини Кали.
36
Лакшми — богиня счастья и красоты.
— Дада учил меня писать, он показывал мне, как пишутся буквы.
— Ты учишься писать? А зачем тебе уметь писать? — удивился Бипродас.
— А что в этом плохого? — спросил отца Хем. — Сейчас все девочки учатся. В Калькутте много школ, где учатся одни девочки.
— Ну хорошо, сынок! Поступай как знаешь, — согласился Бипродас. — Но ведь ты недолго пробудешь дома. Кто ж ее станет учить, когда ты уедешь в Калькутту?
— Шорна тогда сама сможет учиться. За три дня она научилась писать «ка» и «кха». К моему отъезду она уже сможет соединять буквы.
— В самом деле? — удивился Бипродас. — Моя Лакшми стала Сарасвати! Ну, детка, — обратился он к Шорне, сидящей у него на руках, — кем же ты хочешь быть, моей Лакшми или моей Сарасвати?
— Я буду и той и другой! — ответила Шорна.
Бипродас нежно смотрел на дочь, продолжая держать ее на руках; на глазах его показались слезы! Потом он поцеловал Шорну в лоб, опустил на пол и сказал:
— Ну, иди, умница, к даде, учись у него читать и писать.
Хем взял Шорну за руку и увел к себе в комнату. Там они снова засели за буквы.
Пуджа шла своим чередом. Три дня длились празднества. Но среди веселья и праздничного шума Билродас ни на минуту не забывал о Шорне и Хеме.
Как только окончилась Пуджа, Хем отправился в Калькутту, чтобы поспеть к началу занятий в школе.
Шорна действительно к этому времени уже научилась соединять буквы.
Уезжая, Хем сказал:
— Шорна, я сразу же пришлю тебе из Калькутты книгу, и если ты сумеешь написать мне письмо, то, когда я приеду домой в следующий раз в месяце чоутро [37] , обязательно привезу украшения для твоей прически.
37
Чоутро — двенадцатый месяц индийского календаря (с середины марта до середины апреля).
Шорна рассмеялась:
— Смотри, не забудь!
— Нет, не забуду! — повторил Хем.
ПРОМОДА НАХОДИТ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ СПОСОБ ВЕСТИ ХОЗЯЙСТВО. ШОШИБХУШОНУ НЕ О ЧЕМ БЕСПОКОИТЬСЯ
Устроив раздел с Бидхубхушоном, Промода на несколько дней затихла. Но как уголь не сделаешь белым, так и не изменишь характер человека. Вскоре Промода по каждому пустяку начала придираться к Тхакрундиди и возводить на нее всяческую напраслину: и черная она, и
В первый день та только хмурилась, на второй кинула несколько сердитых слов, а на третий объявила Промоде открытую войну. Да и почему бы ей смириться? Ведь она не зависит от Промоды, как Шорола! И вот на следующий день вечером разыгралась великая битва. Промода была не из тех, кто промолчит, да и Тхакрундиди привыкла не давать спуску. Надо сказать, что шансы на победу у обеих были равными, а в искусстве затевать ссору каждая имела немалый опыт. Долго они бранились, и наконец Тхакрундиди, потрясая перед самым лицом Промоды растопыренными пальцами обеих рук, закричала:
— Что я тебе, служанка или кухарка, чтобы ты меня оскорбляла? Да пропади оно пропадом, твое хозяйство, а я пошла. Хочешь — сама готовь себе, а не хочешь готовить, сиди голодная. Меня это не касается! — И с этими словами покинула дом Шошибхушона.
Промода старалась не связываться с людьми, которые могли ей дать отпор. Потому-то в ссорах она всегда выходила победительницей. Сегодня она впервые потерпела поражение в этом поединке.
После ухода Тхакрундиди Промода долго плакала в одиночестве. Затем вытерла глаза и вышла на улицу. Сегодня ее заносчивость ни к чему не привела. Пришлось Промоде теперь самой заняться домашними делами. В обычное время вернулся Шошибхушон.
— Где Тхакрундиди? — спросил он после вечерней молитвы.
— Я ее выгнала, — ответила Промода.
Разве могла она признаться в том, что Тхакрундиди ушла сама.
— В чем же она провинилась?
Не задумываясь, Промода сказала первое, что пришло ей в голову. Тхакрундиди (так объяснила Промода) очень хорошо себя вела в дни раздела, а за эти десять дней совершила массу проступков.
Услыхав это объяснение, Шошибхушон возмутился:
— Непонятно, то ты до небес человека превозносишь, то в ад готова его низвергнуть. Придется нам, видно, умереть с голоду! Ты больна, самой тебе ничего не сделать, а я готовить не умею. Где же выход?
— Это не твоя забота! Тебе что? Был бы вовремя накормлен, и ладно.
— О себе я меньше всего говорю! Кто о детях позаботится — вот что меня беспокоит.
— А как ты думаешь, может ли посторонняя женщина вести хозяйство? — спросила Промода с видом человека, принявшего бесповоротное решение. — Завтра я собираюсь позвать мать. Когда она узнает, как мне трудно, то уж конечно, придет. А тогда тебе не о чем будет беспокоиться.
От этих слов Шошибхушон на мгновение даже оцепенел.
— И зачем только я пошел на раздел с Бидху! — невольно вырвалось у него.
Он прекрасно понимал, чем все это кончится. Сперва придет мать, за ней явится брат Промоды (как же ему не прийти: кто будет кормить его, если он останется дома один!). А на другой день и солнце еще не успеет встать, как пожалует ее дядя: он же не захочет оставаться один в опустевшем доме.
— Ты спрашиваешь, зачем пошел на раздел с Бидху, — обиделась Промода. — Кто же, кроме тебя, может это знать? Я то ведь не делила вас, и причины раздела не знаю.