Украденные воспоминания
Шрифт:
— Пальмы? — изумилась Наташа. — Разве они тут растут?
— Если очень захотеть, — улыбнулся Джон. — Вообще-то Нью-Йорк расположен на широте Стамбула, но зимы здесь, конечно, похолоднее, поэтому необходимо устроить дренаж, проложить под землей трубы с горячей водой. Но ты же понимаешь, как работают мексиканцы: пока за ними наблюдаешь, как-то копошатся, а стоит отвернуться — стройка замирает. Когда мы прилетели, я позвонил и предупредил, что через пару часов подъеду принимать работу. Конечно, никуда я не собирался, но они поверили. Вечером перезвонили и сообщили, что теннисный корт готов.
Джон, конечно, разыграл ее. А может, и сам не знал, что все благоустройство территории почти закончено: и мощенные плиткой дорожки, и чугунные фонари, и бассейн с изумрудной водой
Мистер Хадсон вышел из машины. Мексиканцы тут же ускорили темп движений.
Джон проверил, как открываются и закрываются створки ворот. Рабочие заметили, что хозяин не наблюдает за ними, и присели на корточки.
— Буэнос диас, амигос. Квандо акабен эль трабахо? — не оборачиваясь к ним, произнес мистер Хадсон.
— Работа да. Мы завтра твоя забора сделать, — на языке, слегка напоминающем английский, ответил один из парней.
Джон направился к дому. Наташа, взяв его под руку, шла рядом, чувствуя спиной, что ее поедают глазами размякшие от жары мексиканцы. Джон открыл дверь, пропуская внутрь жену. Та вошла, посмотрела вокруг и обомлела от открывшегося взору простора. Пол огромного зала был выложен белой и черной мраморной плиткой, посередине его низкий фонтан с классической девушкой, разбившей кувшин. Тут и там стояли пальмы в кадках, белые кожаные диваны и кресла, а к одной из стен был придвинут белый же рояль. Наташа подошла, подняла крышку и пробежалась по клавишам. Потом обернулась к мужу, который смотрел на нее пораженный.
— Где-то так…
— Что это было? — удивился мистер Хадсон. — «Караван»? С ума сойти, русская женщина запросто играет Эллингтона.
Он подошел и плюхнулся в кресло. Вытянул ноги и повторил:
— С ума сойти! Кому и рассказать, никто не поверит.
А Наташа была поражена домом.
— Во сколько тебе все это обошлось? — обвела она рукой пространство.
— Надо подсчитать, — ответил мистер Хадсон. — За землю, за дом, за мебель, за бассейн и благоустройство территории я платил разным фирмам. Всего около семи миллионов. Может, чуть больше.
Он резко поднялся.
— Пойдем осмотрим весь дом. Я и сам здесь впервые.
Более получаса они ходили по комнатам и даже спустились в подвал, где был оборудован винный погреб с пока еще пустыми полочками для бутылок. Мистер Хадсон осматривал все очень внимательно, словно искал, к чему можно придраться. Но придраться было не к чему. Наташа тоже с интересом смотрела вокруг себя, трогала обивку мебели, садилась на диваны, заглянула даже в огромный двухстворчатый холодильник с зеркальными дверцами, оказавшийся, естественно, пустым. Также проверила выключатели. Свет загорался, но насколько ярко, было невозможно понять: за окнами сиял день. Потом она вышла на балкон комнаты, которая, по уверению Джона, предназначалась для нее. Стояла и смотрела на большой квадрат белого песка на берегу — домашний пляж, на бассейн, в котором купалось солнце, на океан, на белые барашки волн и на чаек, качающихся на воде… Глянув вниз через перила, Наташа увидела Джона, разговаривающего по телефону. И вдруг подумала — кто он ей? Конечно же, муж. Но ведь не в полном смысле этого слова. Тогда кто? Она его не любит. Уважает? Возможно. Они прекрасно ладят, легко сходятся во мнениях, но лишь потому, что не в ее привычках возражать старшим, а мистер Хадсон старше на шестнадцать лет. Друзьями их назвать тоже сложно, ведь у друзей не должно быть тайн друг от друга, а она знает не много о нем. Разве что его главную тайну. Но здесь это не считается пороком. Джон мало говорит с ней о своих делах, и даже о нынешнем положении дел в фонде Наташа знает только с его слов: счета арестованы, люди задержаны… Ужасно, конечно, но глава фирмы пытается помочь сотрудникам. Она тоже готова, вот только что делать, не ведает… Остается только слушать мужа и действовать с ним заодно, значит, они единомышленники, а это, пожалуй, больше, чем
Наташа спустилась вниз, вышла на крыльцо. К ней подошел Джон, обнял ее за плечи и предложил:
— Давай переночуем здесь. Надо же обживать наш дом. А потом ты, если, конечно, есть желание, останешься здесь. У меня дела в Нью-Йорке, а тратить на дорогу по три-четыре часа ежедневно что-то не хочется. Но если ты…
— Я останусь, — кивнула она. — Но только и мне хочется работать. Скажи, что надо сделать, чтобы помочь фонду и людям?
— Поговорим чуть позже.
Джон посмотрел на океан, продолжая держать руку на плечах жены. Потом привлек Наташу к себе и поцеловал.
— Вчера вечером из тюрьмы выпустили Марину Степановну…
— Это же здорово! — обрадовалась Наташа. — Это уже маленькая победа…
— Не совсем, — вздохнул мистер Хадсон. — На нее напали возле дома. Забрали все деньги, вырвали сережки из ушей…
Он перевел дух и совсем тихо произнес:
— Ее убили.
Теперь Наташа жила в новом доме. Жила не одна, если считать приходящую горничную, которую нанял Джон, и постоянного охранника, который переехал сюда на пару недель, пока не подключат сигнализацию. На территории еще работали несколько мексиканцев, непонятно что делающих, так что одинокой себя Наташа не должна была чувствовать. Иногда по вечерам приезжал Джон и обычно с гостем — то с другом по Колумбийскому университету, то с конгрессменом от штата Северная Каролина, то с телевизионным оператором и корреспондентом канала «Америка тудей». Последние взяли у Наташи полутораминутное интервью, и она произнесла перед камерой текст, составленный Джоном, — в утреннем выпуске деловых новостей должны были показать сюжет об инвестиционном фонде «Рашен райз».
Во время съемки Наташа стояла на крыльце, за ее спиной набегали на берег волны. Она показывала рукой на Атлантику и говорила:
— Там, за океаном, Европа, за ней Россия — такая далекая и такая близкая для меня, потому что там остались мои друзья и коллеги, которые хотели сделать Россию процветающей. Но теперь они в тюрьмах по сфабрикованному обвинению. В тюрьмах сидят люди, которые большую часть своих доходов отдавали на благотворительность: на лечение тяжело больных людей, на поддержку ветеранов и беспомощных инвалидов, которых российское правительство обрекло на голод и нищету… В чем вина этих людей? В том, что они не хотели делиться своими доходами с наглыми зажравшимися чиновниками? В том, что не давали взяток, не делали дорогих подарков власть имущим, не покупали коррупционерам дорогие машины и не закатывали вечеринок?
И все в таком духе.
В прессе уже появлялись сообщения о том, что случилось в фонде. Говорилось даже, что годовой оборот фонда был сопоставим с оборотом крупной корпорации, что фонд располагал собственными активами почти на двадцать миллиардов долларов, и это были деньги частных инвесторов: американских, европейских, арабских и китайских. Но в основном, конечно, инвесторы были из Штатов. А потому следовало ожидать реакцию не только прессы.
Джон подчеркивал: для слушания в конгрессе надо, чтобы о фонде знали все, чтобы его название — «Рашен райз» — было у всех на слуху и на устах. Вот почему он решил организовать деловую вечеринку у себя дома, на которой Наташа всех очарует. А если его жена еще и скажет несколько добрых слов о своих друзьях, оставшихся в России, то цель наверняка будет достигнута.
— Сыграешь им «Караван»? — спросил мистер Хадсон. — Все удивятся не меньше меня. Если бы ты еще умела петь…
Надо же, вспомнил старый разговор. Значит, он никогда не говорил ничего просто так.
— Если бы ты могла спеть… — повторил Джон. — Песня сближает людей.
— Хорошая песня сближает, — уточнила Наташа и посмотрела на мужа. — Если ты считаешь, что нужно сплясать, то я и это сделаю, лишь бы помочь нашим. Хочешь, чтобы я спела?
— А ты можешь?
— Немного.
— Well, — кивнул Джон. — Тогда завтра же я привезу русский оркестр. С балалайками, гитарами. Ты порепетируешь с ними. Выберите что-нибудь русское, но известное американцам. Две-три песни, больше не надо. Одна в начале вечера и парочка перед окончанием…