Украина в огне
Шрифт:
— Полечил?
— Говорит, маскхалаты Слюсаренко за ГСМ вымутил.
— Чего, на?! Мы по лимиту Генштаба горючее получаем! Какое еще, к ебеням собачьим, мутилово?! Эй ты, рожа, а ну иди сюда… Бегом, толстожопый!
Естественно! Как у нас да без говна обойдешься. Этот хитровыебанный хохол, начальник складов бригады, если не выдурит чего сверху — жрать, гнида, не станет: кусок в глотку не пролезет. Сколько уже было вокруг складов движняка, так нет же — Колодий какого-то хрена держит эту паскуду. Наверняка из куркульской солидарности…
— Прокоп, заводи шарманку! — У меня все клокочет внутри: Дед — на волоске висит, с Русланом — жопа, а тут этот жирный клоп со
На входе нам преграждает дорогу моложавое откормленное сурло с нулевым «калашом» сотой серии. Красавец! У нас на вооружении таких и в помине нет, а у складского отсосняка — есть. Юноша еще молод и умом незрел. Напрасно! Надо, надо знать героев в лицо и уж тем паче никогда не становиться у них на пути. Это глупо и для здоровья — накладно. Слюсаренковец только успел открыть рот и выдавить из сытого нутра первые слипшиеся слоги, как у Жихаря срывает клапан: не говоря ни слова и, кажется, даже не глядя на часового, он одним незаметным движением ухватывает своей лапой его за лицо и глухо тюкает затылком о бетонный угол. Продолжая движение обмякшего тела, подхватывает падающий автомат и ударом ноги открывает обитую стальным листом дверь.
Немая гоголевская сцена. Невысокий, с погонами старшего прапорщика на франтоватом цигейковом полушубке, Слюсаренко колобком завис меж тремя угодливо тянувшими лыбы, педерастичного вида шестерками. Нас он знает мельком и не вполне понимает, как эти два фронтовых придурка посмели без звонка, приказа и даже без доклада часового внезапно очутиться в святая святых — его для всех запретной бригадной кладовочке!
— Шо трэба?!
— Не ори, погодь. Сейчас расскажем… — Я, облокотившись на стальной уголок перил и закуривая очередного детеныша измученной жарой верблюдицы, пытаюсь угадать, в какую извращенную форму выльется сейчас Юркина ярость…
Не угадал! Про себя ставил бутылку против двух, что Слюсаренко выхватит с носака промеж толстых ножек. Прогадал! Юра вцепился внезапно побелевшему кладовщику в душу, завалил кургузым тельцем на стол и, ухватив первый попавшийся под руку карандаш, в одно движение пропорол им насквозь мясистую ушную раковину Слюсаренки. Тот, завизжав легченным кабанчиком, пытаясь попутно лягнуться, сноровисто вздрыгнул коротенькими ножками и, вырываясь, забился в визге, но за все свои старательные потуги заработал лишь оглушительную затрещину по всей толстой сопатке — плашмя.
Его вертухаи, благоразумно не вмешиваясь, стояли молча. Явно постарше, чем их внезапно прикемаривший на посту товарищ. Прапорщик мигом потерял былую резвость и, размазывая по лицу кровавую юшку, высоко, по-бабьи, заголосил.
Хороший задел для начала успешных переговоров… Совсем другое дело, а то — «Якого биса?!» Тоже мне — бесогон нашелся…
Жихарь тоже доволен походом. На обратном пути нагло всучил мне возвращенную пачку зимних маскхалатов и идет — в штаны кончает: новенький «Винт» [140] тискает.
140
«Винт» (сленг) — ВСС «Винторез» (винтовка снайперская специальная) кал. 9 мм.
Ночью умер Передерий. Утром — Ярусов.
Большой, небритый и добрый начальник санчасти только сочувственно развел руками. Эвакуировать раненых в Луганск все равно не успели бы, а в полевом лазарете — много ли сделаешь? Обезболили хотя бы, и на том спасибо. Вскрывать тела я не разрешил — смысл?
Грохнул с пацанами со ствола по кругу бутылку коньяка да поехал в штаб…
Все согласования заняли не больше получаса. В семь утра выдвинулись колонной по направлению Лутугино — Красный Луч — Снежное. Дед при жизни всегда, чуть потеплев прищуренной сеточкой вокруг глаз, говорил не так, как принято, а «Снежное» — с ударением на первом слоге. Ну, понятно — город детства. Тебе, старый, все недосуг было смотаться — предлагал же, — теперь сами привезем. Адрес нашли в документах. Неясно, кого из родни найдем, — он никогда ничего о ней не рассказывал, — но, по-любому, похороним на родине. Я бывал там да и сам родился всего в четырнадцати километрах — ослепительно красивые места есть тут; еще не Донецкая Швейцария, но уже почти.
С Русланчиком — сложнее. Славяносербск занят СОРовцами и их верными ЦУРками. Ко всему, непонятно — кого искать. Говорил вроде, что родители эвакуировались. Значит, так тому и быть: вместе погибли, рядышком и ляжете.
Дорога стремная — пошли всем отрядом. Тут коммандосы фашиков уже столько людей захватили да машин побили, что и не считает никто. Мы у них отвязываемся по полной, они — у нас. На дворе — «Зимнестояние». Очередное «Борыспилськэ замырэння», как и любое другое, соблюдается лишь на бумаге. Тактический прием, не более.
Мои гаврики на броне и внутри БТР. Завернутые в плащ-палатки тела — на «КамАЗе». Кобеняка, Антоша и Гридня — со мной в «Патроле». Жихарь поехал с Дедом. Причем остался в кузове. Вдвоем с Мыколой. Мальчишка совсем сломался, хоть и силищи, что в том однофамильце [141] , — все время плачет. Замкнулся. Просто никого не слышит.
За два часа дошли до Луча. Заехали минут на двадцать в штаб Каргалина. Месторасположение — притча во всех языцех — бывшее здание городского отдела КГБ у парка возле железнодорожной станции. Два раза их уже точечно бомбили, одни подвалы остались, и все равно — ностальгия сильнее.
141
Бугай (укр.) — бык.
Владимир Геннадиевич в ситуацию вник и отправил с нами своего порученца. Словно в одной пробирке с Дёмиными проктологами в штатском их клонируют — до чего похожи. И этот — такой же: «Да. Нет. Все будет пучком». Господин Эффективная Функция. Как ему бабы дают — как резиновому дружку, что ли?
Еще один рывок, и без приключений въехали в Снежное. Все посты при одном появлении обвешанного брониками штабного джипа стоят навытяжку.
Нам еще, как оказалось, надо ехать до поселка Десятая. По номеру шахты обозвали, не иначе. Прибыв, подняли на уши весь район. Из родни нашлась только младшая сестра. Мать умерла лет десять тому как. Отца никто не помнит. Пятидесятилетняя неопрятная тетка, выслушав скорбную весть, безуспешно попыталась выдавить слезу, потом махнула рукой и сказала:
— Прожив нэпутьово и помэр ни за що…
Ни переубеждать, ни доказывать я ничего не стал. На вопрос о его семье она в ответ только презрительно скривилась:
— Та розишовся вин давно, кажецься. Я, хлопци, нэ знаю. Простить мэнэ, я пиду, у мэнэ забот повэн рот.
Поди покажи семейные могилки и вали — кто держит…
Кладбище с поэтичным названием Овсяное. Старая часть наглухо заросла. Еле прорубились к месту. Мать лежит рядом с дедами. Оградка кустами задавлена, как и проход со всех сторон. Свободного места нет. Ничего, разберемся…