Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

К этим же языковым опытам можно отнести шуточный перевод на народный язык (причём подчёркнуто просто­народный) «Энеиды» Виргилия, сделанный Иваном Котляревским, тогда военным, а в дальнейшем главным ди­ректором Полтавского театра. Кстати, опубликованный (в 1798 г.) не где-нибудь, а в Петербурге. Сюда же надо до­бавить его пьесы «Наталка-Полтавка» и «Солдат-чародей» («Москаль-чаривнык»), игравшиеся на императорской сце­не с 1819 года, а также поэзию и прозу харьковских литера­торов. В этом же ряду находятся и литературные занятия отца Гоголя, Василия Афанасьевича, который, по воспоми­наниям его жены Марии Ивановны, «писал много стихов и комедий на русском и малороссийском языках» (среди последних — пьесы «Собака-овца» и «Простак, или Хитро­сти жены, перехитрённой солдатом») [125] .

125

Цит. по: Золотусский И. П.Гоголь. М., 2007. С.12.

Качество этой речи (особенно

в передаче великорос­сов) нередко вызывало среди литераторов споры. Скажем, Н. Маркевич, писавший стихи по материалам фольклора («Сон-трава», «Удавленник») и издавший в 1831 году фоль­клорный сборник «Украинские мелодии», а вслед за ним и ещё ряд литераторов критиковали водевиль видного драматурга, князя А. Шаховского «Казак-стихотворец» и его же «Актёра на родине» за неправильную, по их мне­нию, имитацию народной речи [126] . Вообще же, о возмож­ности и целесообразности использования народной речи (неважно какой, но малорусской, пожалуй, в наибольшей степени) в высокой литературе задумывались многие ли­тераторы. Она должна была быть естественной и не навре­дить художественной цельности и ценности произведения, не понизить его уровень до «низкого жанра» и «балаганности».

126

Зубков С. Д.Русская проза Г. Ф. Квитки и Е. П. Гребёнки в контексте русско-украинских литературных связей. С. 9; Заславский И. Я.Указ. соч. С. 33, 34.

А проблема такая была. Ведь при помощи той же укра­инской речи далеко не всегда удавалось передать высокие чувства и серьёзные мысли. Поскольку на малороссийском наречии говорили в основном крестьяне, люди простые и необразованные, то и самой этой речи была свойствен­на «простоватость», поневоле ограничивающая литературу на нём «мужицкой жизнью», пояснял ситуацию один из ве­дущих литературных критиков того времени Виссарион Белинский. «Поэтому наши малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта и знако­мят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кондзюбами, Стенькамии тому подобными особами», — писал он в рецензии на сборник «Ластовка» (1841 г.; курсив автора). «Содержание таких повестей, — продолжал Белинский, — всегда однообразно, всегда одно и то же, а главный интерес их — мужицкая наивность и наивная прелесть мужицко­го разговора» [127] . Что, естественно, не могло не сказаться на качестве этой литературы и её способности охватить жизнь во всей её сложности и многообразии. И такая ситу­ация продолжала оставаться актуальной отнюдь не только для первой половины XIX века, но и для значительно более поздних периодов.

127

Белинский В. Г.ПСС. Т. 5. С. 177-178.

Различались произведения, помимо уровня этногра­фической или языковой достоверности, ещё и по степени беллетризации и романтизации образа Малороссии в духе эстетических норм времени. По мере ухода эпохи сенти­ментализма в прошлое, а также накопления этнографи­ческих знаний и ментального освоения малороссийского ареала, образ этот всё больше приобретал реальные черты. Отказ от эстетизированного восприятия края в духе лите­ратуры путешествий пошёл с поэта-декабриста, участника Отечественной войны Ф. Глинки, писавшего стихи, очерки, сочинения на исторические сюжеты, в том числе о Малороссии [128] .

128

Заславский И. Я.Указ. соч. С. 12.

Грань между литературными произведениями на фольклорно-сказочную тематику и научными этногра­фическими работами была нечёткой: особое внимание авторы и тех, и других уделяли сбору и использованию фольклорного материала, прежде всего песенного. Это «собирательство», которым занимались многие писате­ли, не говоря уже о фольклористах, один из них, Орест Сомов, объяснял так. «Цель сей повести, — писал он в своих «Сказках о кладах», — собрать сколько можно более народных преданий и поверий, распространённых в Малороссии и Украине между простым народом, дабы оные вовсе не были потеряны для будущих археологов и поэтов» [129] . В первые десятилетия XIX века в свет вы­ходят сборники малороссийских песен Н. А. Цертелева (1819 г.), М. А. Максимовича (1827, 1834 гг.), Н. А. Марке­вича (1831 г.), П. А. Лукашевича (1836 г.) собирали песни Д. П. Ознобишин и сам Гоголь. Появляется ряд работ эт­нографического характера, в числе которых и сочинение «Малороссийская деревня» (1827 г.) малоросса И. Г. Кулжинского — одного из преподавателей Гоголя в нежин­ской гимназии (за своё сочинение он был принят в Обще­ство любителей российской словесности).

129

Цит. по: Манн Ю. В.Указ. соч. С. 200.

Работу Ивана Григорьевича Кулжинского (1803-1884 гг.) критиковали, в том числе один из самых известных малорос­сийских краеведов и фольклористов Михаил Максимович. А юный Гоголь в письме своему товарищу Г. И. Высоцко­му с юношеским максимализмом назвал её «литературным уродом» и «печатным бредом» [130] (хотя, как установлено, эта книга оказала влияние на его дальнейшее творчество). Впрочем, относилось всё это не к содержанию работы, где было немало этнографических наблюдений, собран бога­тый фольклорный материал, в том числе несколько народ­ных песен, и уделялось внимание также историческим сю­жетам. Как и многие другие, Иван Кулжинский (а было ему в ту пору всего двадцать четыре года), движимый любовью к родному краю, хотел показать красоту и поэтичность Украины, дать портрет малороссийского крестьянина и со­брать «разбросанные черты национальности и из многих отдельных частей составить одно целое, полную картину нравов» [131] .

130

Гоголь Н. В.ПСС. Т.10. С. 88.

131

Кулжинский И. Г.Малороссийская деревня. М., 1827. С. IX; Супронюк О. К.Указ. соч. С. 41-43.

Неудовольствие вызвал именно эстетический стиль сочинения, к тому времени уже практически изжитый литературой. Это был «классический» сентиментализм со всеми присущими ему атрибутами, в том числе дохо­дящей до крайности чувствительностью. «Пойдёмте же в хлев и послушаем, кто это так нежно рыдает и плачет? Ах, это юный телёнок, происшедший на свет прошлую ночь! Рогатая мать с нежностию смотрит на него и обли­зывает языком его мягкую шерсть, целует и в очи и в сла­бый хребет, и в курчавый лоб, на коем выступят неког­да юные рога. Сколько радости для невинного сердца, привыкшего делиться с природою своими чувствами!».

Этот стиль долгое время определял взгляд российской публики на Украину, соответственно, формируя её об­раз. В качестве примера можно привести и такой отры­вок из книги Кулжинского: «Много есть деревень на све­те, но под кротким небом Малороссии всякая деревня есть сокращённый эдем, где иногда недостаёт только до­бродетели и чувствительного сердца, чтобы людям быть совершенно блаженными» [132] .

Но, как показывает сочинение того же Кулжинского, та­кой взгляд на Украину был характерен и для самих мало­россов. Любопытной представляется точка зрения, соглас­но которой не последнюю роль в формировании образа Малороссии как изобильного и благодатного края кра­сочных пейзажей, добрых нравов и простых людей, эдако­го рая на земле, сыграли представители малороссийского землячества. Для того, чтобы упрочить своё положение в российском обществе и сделать собственное происхо­ждение своего рода козырем, они использовали этот образ (вначале его создав) и преподносили родной край как жем­чужину в российской короне [133] . «Цветущей частью России» называл Малороссию и Гоголь [134] . Эта тенденция просле­живается ещё с последней четверти XVIII века, с описаний края в традициях литературы путешествий, принадлежав­ших перу самих малороссов (например, Г. Калиновскому, Я. М. Марковичу) или изданных при их непосредственном участии (Н. Н. Мотоноса и Г. В. Козицкого). А эстетические нормы сентиментализма и романтизма лишь облегчали за­дачу. А затем, дошедшие до русского адресата, эти идеи воз­вращались обратно, и многие малороссы, причём как сто­личные жители, так и проживавшие в самой Малороссии, начинали смотреть на этот край глазами русских путеше­ственников и литераторов.

132

Московский телеграф. 1827. Ч. 13. № 3. С. 234, 235.

133

Верстюк В. Ф., Горобець В. М., Толочко О. П. Указ. соч. С. 303, 304.

134

Гоголь Н. В.ПСС. Т. 8. М., 1952. С. 91. (Статья «О малороссийских песнях».)

Другим сюжетом, привлекавшим внимание пишущей и читающей публики, помимо живописания красочной Малороссии и её народа, было историческое прошлое этой земли, причём прошлое недавнее, казачье, которое русское общество (да и малорусское в том числе) хотело осмыслить. Широко использовались такие методы, как создание обще­го исторического фона произведения, когда действие поме­щалось в некий исторический контекст (даже если сюжет вовсе не касался истории, как в тех же «Киевских ведьмах» Сомова). Популярны были стилизации на тему малорос­сийской и казачьей истории.

В 1825 году появляются «Гайдамак» Сомова, а также «Гаркуша, малороссийский разбойник» Нарежного (издан значительно позже), в центре которых — реальная истори­ческая фигура разбойника Горкуши. Хотя авторы ставили перед собой разные цели и по-разному подходили к фигуре главного героя (роман Нарежного — больше авантюрно-назидательно-психологического плана, а Гаркуша Со­мова — скорее малороссийский Робин Гуд, помещённый в этнографическо-бытовую среду народных сказаний [135] ), в обоих случаях перед читателем открывалось историче­ское прошлое Малороссии.

135

Петрунина Н.Орест Сомов и его проза. С. 14-15; Манн Ю.У истоков русского романа. С. 39-42.