Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

А кроме того, прошёлся Чехов и по украинофилам. В рассказе имеется негативно-ироничное описание одного из таких «будущих гетманов». «Вот другой гребец, борода­тый, серьёзный, всегда нахмуренный; он мало говорит, ни­когда не улыбается, а всё думает, думает, думает. Он одет в рубаху с шитьём, какое носил гетман Полуботок, и меч­тает об освобождении Малороссии из-под русского ига; кто равнодушен к его шитью и мечтам, того он третирует как рутинёра и пошляка» [175] .

175

Там же. С. 547-548.

Такое «направление» молодого писателя пришлось явно не по вкусу либеральномыслящей журналистско-литературной общественности. Рассказ вызвал серьёз­ные замечания, в основном сводившиеся к «пожеланиям» убрать всё, где в негативном свете выставлены либералы и украинофилы. «Украинофила в особенности я бы вы­бросил», — советовал Чехову А. Н. Плещеев (редактор и писатель, а в прошлом петрашевец). Но Чехов, вообще испытывавший сильную антипатию к русской либераль­ной интеллигенции (вялой, ленивой, антипатриотичной, как отзывался о ней он сам), долгое время отказывался это делать. «Нет, не вычеркну я ни украйнофила, ни этого гуся, который мне надоел» (то есть либерала), — отвечал он Плещееву (которого, кстати, лично уважал). И тут же дал ещё более резкую характеристику адептов украинской идеи [176] . Говоря, что под украинофилом не подразумевает никого конкретно, он пояснял: «Я же имел в виду тех глубо­комысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки, которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего и нацепляют на свои лбы ярлыки» [177] .

176

Здесь нельзя не коснуться и вопроса, который время от времени поднимался адептами украинства и который можно назвать так: «Чехов — украинский писатель». Тем более, что тут прослеживается прямая параллель и с весьма популярными в последнее время аналогичными рассуждениями о Гоголе.

В последний раз внимание к этой теме привлёк, сам того не желая, не кто иной, как В. Ф. Янукович. Ещё в бытность свою кандидатом в президенты Украины, во время одного из телемостов он назвал Чехова «великим украинским поэтом» (так!).

Понятно, что, назвав Антона Павловича «поэтом», Янукович оговорился, как это с ним уже случалось и раньше. Например, Анну Ахматову он как-то назвал Анной Ахметовой (что поделать, если фамилия Ахметов и самому Януковичу, и многим современным украинцам говорит больше, чем фамилия «какой-то» русской поэтессы). Понятно и то, что, называя писателя «великим украинским», Виктор Фёдорович хотел лишь подчеркнуть, что Чехов — не чужой для Украины, а свой и родной. И это совершенно справедливо.

Но вокруг слова «украинский» тут же поднялась политическая шумиха, сродни той, что ведётся вокруг Гоголя: его попытались представить писателем украинским, причём именно в национально-политическом смысле. При этом «забывалось», что сам Чехов, вовсе не отказываясь от малорусской части своего «я», отвергал попытки представить себя украинцем, а не русским, украинским, а не русским писателем. И даже, как уже можно было убедиться, к самому украинскому движению относился негативно-презрительно. «Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец», — отмечал он в своих «Записных книжках» (Чехов А. П. ПСС в 30 т. Т. 17. М., 1980. С. 68). «Радикальные хохлы» — это не малороссы-украинцы как люди, как народ, а именно те самые представители украинского движения, во имя «своих хохлацких великих истин» (ещё одно чеховское выражение) жертвующие самим «здравым смыслом».

Так как же ответить на вопрос: «украинский» ли Чехов писатель? Если мы хотим получить правдивый ответ, то вопрос надо ставить так: принадлежит ли Чехов Украине и украинскому народу? И ответ очевиден: конечно принадлежит! Потому что русская культура для украинцев — такая же родная, как и украинско-малорусская. Но это возможно при одном условии. Чехов принадлежит Украине лишь в том случае, если она сама считает русскую культуру таковой. Потому что писателем украинским (в том самом, истинном, национально-политическом смысле этого слова, который вкладывают в него адепты украинской идеи) Чехов никогда не был. Как, впрочем, и Гоголь, с которым ситуация обстоит похожим образом.

177

Чехов А. П.ПСС в 30 т. Т. 7. С. 655, 656.

Но в конце концов, почувствовав давление среды, поняв, что, выбрав писательскую стезю, он поневоле будет вынуж­ден постоянно находиться в этой атмосфере, и не чувствуя в себе и государстве сил и возможностей этот устоявшийся порядок перевернуть, Чехов уступает [178] . И в последующих изданиях «Именин» убирает и украинофила, и все места, где «неправильно» изображены либералы. Недаром на­родная пословица гласит: «С волками жить — по-волчьи выть».

Самодержавия давно нет, но образ Украины как жерт­вы России, где первая всегда права и потому её «осво­бождению» от «российских пут» следует помогать, а вто­рая — заведомо виновата и потому её надо «держать в узде» и заставлять каяться, сохраняется и по сей день, влияя на внутреннюю и внешнеполитическую жизнь России (а тем самым и Украины). Стало быть, он вошёл в коллективное сознание известной части российского общества. Впрочем, Украина здесь не самоценна: не будь её, это место заняла бы любая другая территория (хоть тот же исторический Новгород), на которую были бы возложены аналогичные функции. Ведь этот взгляд — лишь географическая проекция того самого раскола, расщеплениярусского сознания, длящегося уже несколь­ко столетий.

178

Об отношении Чехова к интеллигенции см., например: Парамонов Б. Чехов: Мелихово и Сахалин // http://archive.svoboda.org/programs/rq/2004/rq.070904.asp.

Говоря о восприятии «казачьей Малороссии» русским (и малороссийским) обществом, надо упомянуть ещё один аспект этого образа, а именно дилемму «раньше — теперь». Ещё путешественники, описывая дворцы и резиденции времён Гетманщины, подмечая их красоту и богатство, за­мечали как бы лежащую на них тень небытия — небытия той самой Гетманщины. Но в основном это соотнесение прежнего и нынешнего имело книжную природу. Те же ка­зачьи летописи, лукавая «История Русов» и даже научная «История Малороссии» Бантыш-Каменского, в которых подробно описывались подлинные или легендарные каза­чьи походы, битвы, сам дух эпохи, создавали такое роман­тизированное восприятие того времени, что при всяком сравнении с ним современности (вовсе не плохой,но дру­гой)поневоле могли возникнуть ностальгические чувства по тем великим и славным, но давно ушедшим летам. Тако­ва уж природа человека, что настоящее кажется ему не та­ким светлым и прекрасным, как прошедшее, сколь бы горь­ким и тяжёлым это прошлое ни было.

Очень точно эти чувства выразил Алексей Толстой. Его стихотворение «Ты знаешь край» (1840-е гг.) явилось сво­еобразным синтезом реальности, личных воспоминаний и тех самых идеализированных книжных образов:

Ты знаешь край, где с Русью бились ляхи, Где столько тел лежало средь полей? Ты знаешь край, где некогда у плахи Мазепу клял упрямый Кочубей И много где пролито крови славной В честь древних прав и веры православной?

А теперь там, где некогда «через туман прозрачный» не­слись в ночи «Палей и Сагайдачный», лишь...

Сейм печально воды Меж берегов осиротелых льёт, Над ним дворца разрушенные своды Густой травой давно заросший вход, Над дверью щит с гетманской булавою... [179]

Всё когда-нибудь кончается, и гетманский период тоже ушёл в историю. Так же, как вельможная Гетманщина XVIII столетия пришла на смену казачьему XVII веку, вре­мени смут и гражданских войн, а тот в свою очередь вы­теснил львовско-киевский период православных братств и борьбы за русское естество. И современники это хоро­шо понимали. Вопрос заключался в другом: насколько эти ностальгические чувства народны и естественны; чего ждут от них те, кто был особенно к ним склонен; и в ко­нечном счёте, во что они выльются. Толстой (как и мно­гие малороссы) не политизировал их, сущностью казачье­го периода видел борьбу «Руси» с «ляхами» и в конфликте национально-политических ориентаций, олицетворённых Кочубеем и Мазепой, был однозначно на стороне первого. Но те же ностальгические чувства усердно эксплуатирова­ла и создавала сама и «История Русов», расставляя акценты уже по-другому. А потом представленную в ней тенденцию в своём литературном творчестве, начавшемся примерно в тот же период, в 1840-е годы, подхватил и ещё больше развил Тарас Шевченко.

179

Толстой А. К. Указ. соч. Т. 1. С. 61.

Шедшие в первые десятилетия XIX века выбор нацио­нально-культурной идентичности и определение границ русскости, отчётливо различимые именно на примере ли­тературной разработки исторических сюжетов из мало­российского прошлого, были процессом обоюдным и взаи­мообусловленным: они велись малороссиянами не меньше, чем русскими. И общая тенденция была такова, что по­литическое, историческое, культурное пространство Рос­сии обеими сторонами культурного диалога всё больше и больше виделось единым. Так, уроженец Украины, мало­росс родом, выпускник Харьковского университета Орест Сомов оценивает пространственное измерение личности Пушкина следующим образом: «Поэт обнял всё простран­ство родного края, и в своенравных играх своей Музы, по­казывает его нам то с той, то с другой стороны: является нам на хладных берегах Балтийских — и вдруг потом рас­кидывает шатёр под палящим небом Кавказа, или резвится на цветущих долинах Киевских» [180] . Показательно «право» Пушкина (а вместе с ним и Сомова) считать весь тот край от Балтики до «киевских долин» своим, родным.

180

Сомов О. Указ. соч. С. 142.

Итак, в русском обществе действительно был живей­ший интерес к Малороссии: её природным, этнографиче­ским и историческим сторонам. Выработка её образа была во многом совместным делом и великороссов, и малорос­сов. И всё же, несмотря на интерес публики и культурный заказ времени, несмотря на значительное количество ли­тературных сочинений и публицистических работ, посвя­щённых Украине, казалось, она ещё ждала своего звёздного часа, ждала того, кто, сведя все нюансы её образа воедино, поднимет её на невиданную доселе высоту. Таким челове­ком и стал Николай Гоголь.

Глава V

Гоголь: триединство образа

Именно российская среда, её вкусы и запросы опреде­лили выбор творчества раннего Гоголя и способствовали тому, что талант его вначале проявился в украинских про­изведениях. Он оказался востребован именно как человек из Малороссии.Попытка Гоголя начать литературный путь как поэта-сентименталиста оказалась неудачной. Его первое «взрослое» сочинение — идиллия в картинах «Ганц Кюхель-гартен» (из немецкой жизни) — не произвела впечатления на публику и критику. А вот первые же повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки», вышедшие в 1831 году (вторая часть появилась годом позже), принесли ему успех и славу.

В своих первых работах, опубликованных в петербург­ских журналах, а затем в «Вечерах» и следующем цикле — «Миргороде» (вышел в свет в 1835 году), Гоголь, по сути, продолжает разрабатывать те же направления, что и его предшественники: народно-фольклорную, поданную как романтическая, весёлая или страшная сказка, казачье- историческую, а также бытовую.

Казалось бы, и картины природы, и народного быта, и песенно-сказочный фольклор уже не раз освещались авто­рами путевых заметок и литераторами и были известны чи­тающей публике (понятно, что хотелось ещё и ещё). Но ко­лоритные образы представителей народа, этнографические черты, сказочность и фантастика, живые чувства на фоне яркой украинской природы, вместе создающие особый, ли­рический и поэтический мир, — всё это было подано Гоголем с высочайшим мастерством и теплотой. Романтичность — но без чувствительных крайностей, бытовая достовер­ность — но без излишних этнографических подробностей, описание «племени поющего и пляшущего» (выражение Пушкина) — но без сентиментальной пасторальности.