Украли солнце
Шрифт:
Любим моргает.
— Успокойся, — мягко говорит Роберто. — Не надо нервничать. Ты ни в чём не виноват. Прошу, вспомни, какого типа отопительную систему создал? — Любим непонимающе смотрит на Роберто. — Что за аппаратуру придумал для кабинета Апостола? Вспомни, что любил делать? Чем хотел бы заниматься после выздоровления? — повторяет Роберто. Любим смотрит то на него, то на Апостола. — Как хотел бы жить: один или с братом? Уедете на родину или останетесь в Учреждении?
— Что скажет брат, то и сделаю, — не задумавшись, отвечает Любим.
Роберто проводит ладонью по его лицу.
— Закрой глаза,
Послушно Любим закрывает глаза.
А Роберто манит всех на кухню, плотно прикрывают дверь.
— Помнишь, Марика, ты сказала, мы не можем предвидеть последствий воздействия препарата. — Лицо его подёргивается как от нервного тика. — Они налицо: неуверенность в себе, необходимость находиться под чьей-то властью, безволие, самоуничижение, а главное — страх. Весёлый набор! Противоядие не спасло. Я предполагал это, боялся начинать эксперимент, но Марика очень точно сказала: мы все так вместе были и такое доброе дело задумали!
— А как же моя мама? — спрашивает Марика.
— Может, не на всех действует одинаково. Может, зависит от дозы, срока…
Ещё стоит на лице Апостола радость, но уже кажется искусственной.
Конкордия заплакала. Сейчас она некрасивая, маленькая.
Все растерянно смотрят на Роберто, что ещё скажет? А говорит Марика:
— Да, я думаю об этом с самого начала. Но, мне кажется, так уж отчаиваться не стоит. — Она улыбнулась.
Они что, с Корой местами поменялись: то Кора ни к селу ни к городу улыбалась, теперь Марика?!
— Мама чувствует себя лучше, чем Любим. Может, в нём была заложена рабская психология?
— Никакой рабской психологии в нём не было! — сердится Конкордия. Видно, её тоже раздражает торжествующая Марикина улыбка. Она уже не плачет, но прежние Марикины грусть и скорбь осели в её лице. Неужели это несчастная любовь произвела в ней такую работу?!
— Из поколения в поколение вырабатывается раб, — смеётся Марика. И чего смеётся?! Не может же ей нравиться уничтожение в человеке индивидуальности! — Почему, узнав о препарате, люди не бегут прочь, а с готовностью принимают его? Кто же они как не рабы?
— Нет же! Ну что ты врёшь? — сердится Кора. — Передо мной гора, её не обойти, я вынуждена взбираться на неё. Так? Природа диктует свои законы мне, букашке по сравнению с горой! Без всяких властителей люди гибнут в шторм, а уж от извержений вулканов, землетрясений разрушаются города и цивилизации! Приходится подчиняться силе. — Конкордия старается не смотреть на Марику, но, помимо воли, смотрит, и её лицо подёргивается гримаской боли. Никогда она так много не говорила, а сейчас не может остановиться: — Это не значит, что гибнет индивидуальность. Что умею я? Любить. Больше ничего. Всех мне жалко: людей, зверей. Именно в способности любить моя индивидуальность. Разве нет? Апостол угадал её, свёл с людьми, которых хочется любить. Даже думать начала. Разве не так? — Конкордия снова плачет. Смотрит светлыми глазами на Джулиана. — Но я живу в обществе и всего боюсь, я обыкновенная, не герой. И, если бы не Апостол, я бы тоже наверняка стала рабом! Любиму помочь надо!
— Что ты, девочка, так ослабла? — Апостол гладит Кору по голове. — Конечно, поможем. Если уж сумели освободить от препарата, справимся и с последствиями: будем внушать, что от него зависит судьба нашей организации, что он — изобретатель, талантлив, умён, он и поверит в себя снова!
Апостол рассуждает так, словно они с братом навечно остаются здесь.
— Успокойся, пожалуйста, — просит Конкордию. — Всё устроится! Смотри, какое чудо совершили! — Не Конкордию, себя успокаивает.
— Ты предлагаешь заняться обычной психотерапией! — вздыхает Роберто. — И ты прав, это единственный выход. Если мы не избавим наших пациентов от рабской психологии, смысла в нашем открытии не будет.
— Ты говорила, всё зависит от человека. Что же, мой Люб хотел, чтобы его превратили в робота? Или он сделал что-то не так? Уверен, всё запрограммировано сверху!
— Каждый при своём! — сияет Марика. — Я решила выучить три языка, выучила. Решила изучить медицину, искусство, историю, изучила. Решила помочь найти противоядие, помогла. От кого зависит моя жизнь: от Властителя или от меня?
— Ему ничего не стоит уничтожить тебя.
— Конечно, если полезу на рожон! Свою жизнь делаю я сама. И Любима подниму! Справиться с подавленной психикой — во власти человека!
— Делай свои дела, — оборвала её Конкордия. — Джулиан и без твоей помощи поднимет Любима!
— Зачем ты так резко? — спросил Джулиан и прикусил язык. Кора жалко кривится в обиде. Он понял эту обиду: Марже всё, ей ничего.
— Не волнуйся, сынок, всё будет хорошо. Главное: Люб жив и очищен от препарата. Обеденный перерыв, ребята, давно кончился. Каждому ещё надо незаметно добраться до места. Кора, пожалуйста, помоги с едой, мне кажется, Клепики не ели целую вечность. Творога и сыра им явно мало. А что касается наших теоретических споров, думаю, Марика права: от человека много зависит в решении собственной жизни и даже в истории. Разве мы с вами не счастливы в аду Будимирова, а то, что с нами случилось в последнее время, разве не история?! Какой ещё смысл нужно искать? — Апостол пошёл к выходу.
И вдруг, посреди короткой паузы, после которой должно было от двери последовать «до встречи», Марика громко сказала:
— Апостол, я люблю тебя вот так! — Она раскинула руки. — Из-за тебя сюда… Услышала твою лекцию и пришла. Ты всегда прав. Это история — спасать людей! За каждого человека — по препарату огонь! — озорно крикнула она и перевернулась на одной ножке.
Апостол сильно покраснел. Испуганно смотрит на Марику.
— Ты же знаешь, у меня жена… Ты же знаешь, какая… Ты же знаешь, это навсегда… Зачем же ты?
— Я люблю мать так же, как тебя! Но с этим ничего не поделаешь. Ты даёшь мне силы жить и переносить всё это! Не бойся, я ничем ни тебе, ни ей не помешаю! А чувствовать… это моё право! Правда же?
Апостол поспешил выйти.
Опустевшая кухня. Неожиданны стихи.
— Джуль! — В дверях Любим. Тяжело виснет на палке. Дёргаются веки. — Мне страшно. Меня хотят уничтожить!
Кинулся к брату, обнял за костяшки дрожащих плеч.
— Успокойся, ну же! Вот тебе моя сила. Твоя сила. Ты когда-то вложил её в меня. — Повёл брата в комнату, уложил, стал кормить с ложки творогом. — Ешь, Люб, скорее выздоровеешь.