Украсть у президента
Шрифт:
– Гроб-то открываем?
Горецкий распрямился над Алтыновой и распорядился:
– Открывайте!
Алтынова уже пришла в себя и сидела, сгорбившись. Она была очень бледна. Горецкий оставил ее и подошел к гробу. Кладбищенский работник поддел лопатой крышку, но сразу открыть ее не смог, только одна доска отлетела, открывая взорам черное пугающее нутро гроба, работник воспользовался тем, что теперь за крышку можно было ухватиться, руками примерился, взялся поудобнее, рванул, и крышка слетела, рассыпаясь.
От похороненного в гробу человека мало что осталось. Плоть истлела, сгнила и давным-давно просочилась в землю сквозь доски гроба, а в гробу остались череп, кости и останки одежды, пережившей своего хозяина – тряпье истлело и являло собой жалкое зрелище, но неплохо сохранился потертый кожаный ремень и особенно ботинки на прорезиненной подошве.
Горецкий вдруг неожиданно для самого себя успокоился. Нервный озноб куда-то испарился, и хаотично разбегавшиеся прежде мысли вдруг упорядочились и обрели обнадеживающую стройность. Горецкий поднял глаза. Алтынова все так же сидела на лавке, она видела гроб и столпившихся вокруг него людей, но не видела того, что лежит в гробу.
– Какого роста был ваш сын, Мария Николаевна? – спросил Горецкий.
– Метр семьдесят семь, – прошептала-прошелестела непослушными губами Алтынова.
– Здесь не ваш сын, Мария Николаевна. Здесь кто-то другой похоронен. Тут метр пятьдесят, вряд ли больше. Может, вовсе какой-то ребенок.
– А Ваня мой – где? – ужаснулась женщина, и в глазах ее плеснулось безумие.
– Живет ваш Ваня где-то. И писем вам не пишет, – сказал с досадой Горецкий, будто это женщина была виновата в том, что Ваня ей не пишет.
– Ты меня помнишь? – спросил генерал Калюжный.
– А как же! – с подобострастной готовностью подтвердил Виталий Сергеевич Иванов.
И это проявляемое им холуйское подобострастие лучше всего говорило Калюжному, что если что-то знакомое и видится Иванову, то совсем не то это будет, чего ждет от него Калюжный.
– Где ты меня видел? – спросил генерал со вздохом.
– А заходили вы недавно, – несмело улыбнулся Иванов. – Когда я с вашим сотрудником, стало быть, разговаривал.
Калюжный посмотрел на собеседника тяжелым взглядом, будто пытаясь определить, долго ли тот еще будет валять ваньку. Иванов, уже успевший хлебнуть лиха и настрадаться от оперов, следователей и вертухаев, сжался под этим безжалостным взглядом, понимая, что что-то не так он сказал, но не зная, что от него требовалось.
– Тебе так удобнее – водилой прикидываться? – спросил Калюжный.
Собеседник смотрел непонимающе.
– Ты у нас лекцию читал, – сказал Калюжный. – На курсах. У нас курсы организовали. Для старшего офицерского состава. Чтобы мы представляли себе, что такое все эти акции-шмакции и чем вексель от фьючерса отличается. И ты нам читал лекцию по офшорам. Ты ведь знаешь, что такое офшор?
Иванова сейчас можно было принять за настоящего рязанского шофера, которому впаривают какую-то несусветную чушь, а ему остается только хлопать глазами в ожидании того, когда его наконец оставят в покое. Калюжный раскрыл лежавшую перед ним тетрадочку и прочитал тоном прилежного ученика:
– Офшорная компания – это компания, учрежденная лицами-нерезидентами в странах, предоставляющих благоприятный налоговый режим для нерезидентов с целью минимизации налогов…
Калюжный отвлекся от цитирования столь интересного текста и поднял глаза на собеседника. Рязанский шофер Иванов откровенно страдал. Он и рад был бы помочь гражданину начальнику, но не знал – чем.
– Это я конспектировал, – пояснил Калюжный. – Твою лекцию. Ты нам рассказывал, как наши бизнесмены, чтобы не платить со своих доходов налоги в России… Ты еще говорил, что если все в сумме посчитать… налог на прибыль, налог на добавленную стоимость, все эти пошлины, акцизы, налог на фонд заработной платы… Так вот если все это суммировать, говорил ты, то некоторым фирмам надо было отдать государству девяносто процентов от дохода. А они, не будь дураки, открывали офшор, фирму где-нибудь на Кипре, и платили они…
Калюжный заглянул в свой конспект, отыскал нужную цифру.
– Ага, вот… Кипр… Если на Кипре офшор, то уже не девяносто процентов, а только четыре целых двадцать пять сотых процента… Да и то, как сказал ты в тот раз, с помощью местного юриста даже эти четыре процента можно превратить в ноль. Вообще ничего не платить. А? – глянул Калюжный вопросительно.
Иванов всем своим видом демонстрировал, что он ничего не понимает.
– Как же так! – попенял ему Калюжный. – Я вот ничего не забыл и все помню. А у тебя это все куда-то выветрилось, хотя ты это знал намного лучше меня.
Он смотрел с укоризной. Иванов занервничал.
– Ты не шофер, – сказал Калюжный таким тоном, будто хотел, чтобы собеседнику стало стыдно за его неумное притворство. – И никогда шофером не был. Ты по Европам разъезжал, ты западный бизнес знаешь так хорошо, будто не в Москве когда-то, а в самом Гарварде учился…
Иванов заметно насторожился.
– Что – вспомнил? – осведомился Калюжный.
– Про чего?
– «Про чего»! – передразнил Калюжный. – Ты еще словечки всякие такие давай используй: «дык», «ить», «едрить»… – Он смотрел с неприязнью. – Чтобы совсем уж по-шоферски, по-рязански.
– А надо как? – спросил Иванов.
– Ты недоумка из себя не строй, – посоветовал Калюжный и потряс перед носом собеседника конспектом. – Ты нам про фьючерсы-акцизы так впаривал, что мы чуть не слезами плакали, пытаясь тебя понять.
– Это я бизнесмен вроде как, – медленно дозревал Иванов. – Вы из меня олигарха хотите сделать.
– Нy, допустим, – пробормотал Калюжный.
– Вы мне скажите, что вам от меня нужно! – взмолился Иванов. – То я бизнесмен, то я офицер, и я уже не знаю, чего от меня хотят. Вот ко мне приезжали… То есть туда… Где я на пожизненном… И говорят, что я никакой не шофер, а офицер. Чего хотят-то? Чужие грехи навешать? Так я весь ваш! Со мной что хочешь можно сделать, я без прав, мы люди маленькие. Я убивец! На мне грех! Вам этого мало? Так добавьте! Что – за олигарха какого надо отдуться? Он своровал, а я ответь? Так я не против! Мне уж все равно!