Укридж и Ко. Рассказы
Шрифт:
Колоссальный митинг в поддержку кандидатуры Носача Лаурора был устроен в Зале Ассоциации Механиков, весьма популярном здании, ранящем взыскательные взоры. Сидя среди привилегированных особ на эстраде в ожидании начала, я ощущал смешанное благоухание пыли, одежд, апельсиновых корок, мела, дерева, штукатурки, помады и ассоциированных механиков — и постепенно приходил к выводу, что могу не выдержать богатства этих сочетаний. Я сменил свое место на другое, чтобы оказаться рядом с маленькой, но многообещающей дверкой, через которую в случае необходимости можно будет удалиться, не привлекая к себе внимания.
Полагаю, процедура избрания председателя подобных митингов
Правда, теперь я не мог видеть председателя, но в остальном мое положение не особенно улучшилось. Архитектурные эффекты зала не очень завораживали, однако тут и вовсе смотреть было не на что. Я оказался в коридоре с выложенным каменными плитами полом, стенами нездорового зеленого оттенка и лестницей в дальнем конце. Я как раз направился к ней, повинуясь мимолетному капризу любознательности, но тут послышались грузные шаги, в следующий миг замаячил шлем, под ним в порядке очередности возникли багровая физиономия, синий мундир и большие крепкие сапоги, а вместе они сложились в констебля, который прошествовал по коридору в моем направлении размеренной походкой, словно совершая обход. На его лице мне почудилось выражение строгого неодобрения, которое, решил я, было вызвано тем, что я как раз закурил сигарету предположительно там, где курение не одобрялось. Я уронил сигарету и виновато наступил на нее каблуком — в чем не замедлил раскаяться, когда в следующее мгновение констебль извлек из глубины кармана собственную сигарету и попросил у меня спичку.
— На дежурстве курить не положено, — сказал он благодушно, — ну да пара затяжек ничему не повредит.
Тут я понял, что подмеченное мной выражение строгого неодобрения было лишь официальной маской, и согласился, что пара затяжек не повредит решительно ничему.
— Митинг начался? — осведомился констебль, дернув головой в сторону дверки.
— Да. Председатель обещал быть кратким, когда я вышел сюда.
— А! Ну, пусть разогреются, — сказал он загадочно. На несколько минут наступило благостное молчание, и аромат дешевой сигареты слился с другими запашками коридора.
Вскоре, однако, тишина была нарушена. Из невидимого зала донеслись еле слышные рукоплескания, а затем зазвучала музыка. Я вздрогнул. Слова были неразличимы, но в мужественном ритме ошибиться было нельзя.
Тум тумтити тумтити тумтити тум, Тум тумтити тумтити тумтити тум, Тум тумтити тумтити тумтити тум. Тум тумтити тумТИТИ ТУМ.Да! Несомненно!
— Мое, — сказал я с вымученной небрежностью.
— А? — вопросил констебль, впавший в задумчивость.
— Да то, что они поют. Моя вещица. Мой Гимн Избирателей.
Мне показалось, что констебль посмотрел на меня как-то странно. Возможно, с восхищением, только оно больше смахивало на разочарование и неприязнь.
— Так вы за Лаурора? — сурово вопросил он.
— Да. Я написал гимн для его избирателей. Они как раз сейчас его поют.
— Я против него in toto [6] от корней до верхушки, — категорически сказал констебль. — Мне не нравятся его взгляды — крамола, вот что они такое. Чистейшая крамола.
6
Целиком (лат.).
Я не нашелся что сказать на это. Такое расхождение во мнениях было прискорбно, но что делать? В конце-то концов, почему политические разногласия должны были помешать тому, что выглядело зарождением чудесной дружбы? Оставить их без внимания, вот что подсказывала тактичность. Я попытался мягко вернуть разговор на менее спорную почву.
— Я в первый раз в Редбридже, — сообщил я непринужденно.
— А? — отозвался констебль, но, как я заметил, ни малейшего интереса не ощутил. Тремя быстрыми затяжками он докурил сигарету и растер ее подошвой. И в процессе этого им словно бы овладевало странное целенаправленное напряжение. Его глаза вареной рыбы как будто говорили, что время краткого отдыха осталось позади и пора вернуться к констебльским обязанностям.
— Здесь проход на эстраду, мистер? — спросил он, кивая шлемом на мою дверку.
Не знаю почему, но тут мной овладели дурные предчувствия.
— А что вам понадобилось на эстраде? — спросил я с опаской.
Теперь уже нельзя было более сомневаться в неприязни, которую он ко мне испытывал. Таким леденящим был его взгляд, что я робко попятился к дверке.
— Не ваше дело, — сказал он строго, — что мне понадобилось на эстраде. Но, если хотите знать, — продолжал он с той легкой нелогичностью, которая отличает великие умы, — так я собираюсь арестовать одного прохиндея.
Быть может, это было не слишком лестно для Укриджа, но почему-то я сразу же проникся уверенностью, что если на эстраде, где он сидит, кому-то грозит арест, то этот кто-то — он. За этой дверкой позади Носача сплотилось не меньше двадцати других его сторонников, но мне и в голову не пришло, что тяжелая длань закона и порядка намеревается опуститься на чье-то другое плечо. И мгновение спустя безошибочность моей интуиции получила неопровержимое подтверждение. Пение стихло, и звучный голос заполнил все пространство. Он заговорил, был прерван дружным хохотом, снова заговорил.
— Вот этого, — сказал констебль лаконично.
— Тут какая-то ошибка, — возразил я. — Это же мой друг, мистер Укридж.
— Как он по фамилии, я не знаю, и мне его фамилия ни к чему, — сурово сказал констебль. — Но если он верзила со стеклами на глазах, который проживает в «Быке», так он-то мне и требуется. Может, он и полон юмора, и находчивый оратор, — сказал констебль с горечью, когда новый взрыв веселого хохота приветствовал, видимо, еще один выпад против стороны, пользующейся его поддержкой, — только все равно придется ему пойти со мной в участок и объяснить, почему он ездит на украденном автомобиле, который объявлен в розыск.