Укрощение герцога
Шрифт:
Рейф все еще не сводил с нее глаз. Он мысленно обыгрывал эту сцену… но…
Крак! Хрустальный графин разлетелся вдребезги, ударившись о булыжник внизу, и Имоджин, стремительная, как молния, схватила другой сосуд.
– Не делай этого, – задыхаясь, пробормотал Рейф. Но этому не суждено было улететь за окно. Он ударился о раму и разлетелся, наполнив комнату острым и сильным запахом самого лучшего в мире виски. Рейф почувствовал себя, как терьер, учуявший лису.
– Ты жалок, – сказала ему Имоджин, бросая следующий графин в темноту
Этот чудом не разбился. Он услышал глухой стук, когда графин приземлился на бок.
Рейф почти видел, как сверкающая драгоценность – портвейн – льется на пыльные булыжники где-то далеко внизу.
– Не будешь ли ты так любезен снова сесть, чтобы я не уничтожила весь твой хрусталь? Я ведь это сделаю, – пообещала она.
Рейф только смотрел на нее, с трудом удерживаясь от членовредительства.
Потом Гейб взял его за локоть и отвел к столу, а Имоджин деловито, как счастливая хозяйка, развешивающая постиранное белье, принялась опустошать графины Рейфа. На них не было наклеек. Но он мог по цвету и весу определить, какой напиток откуда.
– Я думаю, что в замке припасено еще этих напитков, – сказала она. – Фу, ну и запах!
Она потянулась к звонку.
Бринкли появился немедленно. Без сомнения, он стоял за дверью, недоумевая, что за звон бьющегося стекла доносится из гостиной.
– Я только что избавила графины герцога от виски, – сказала Имоджин небрежно. – Есть здесь где-нибудь еще запас?
Бринкли кивнул, не сводя глаз с треснувшего графина на полу.
– В таком случае почему бы вам не проводить меня туда? – сказала Имоджин тоном, не допускающим возражений.
Бринкли посмотрел на Рейфа, ответившего ему взглядом, исполненным неприкрытой ярости. Но прежде чем он открыл рот, вмешался Гейб:
– Его светлость согласен с леди Мейтленд, Бринкли.
И с этими словами он положил руку на плечо Рейфа. Рейфу потребовалась вся его сдержанность, чтобы не наброситься на брата и не повалить его на пол.
Имоджин вышла из комнаты вслед за Бринкли.
– Я знаю, почему Дрейвен Мейтленд вскочил на лошадь и убился, – пробормотал Рейф хрипло. – Он пытался ускакать как можно дальше от своей жены.
– У Имоджин есть характер и твердость, – заметила Гризелда. – Она всеми силами старается уберечь этого глупца от смерти.
Рейфу не понравился намек на плачевное состояние его интеллекта.
– Я вовсе не пытаюсь убить себя.
– В таком случае очень хорошо, что ты покончил с пьянством, – сказал Гейб, делая следующий ход.
– Мы не можем продолжать игру без этой дьяволицы, – огрызнулся Рейф.
– Ну, проиграем эту сдачу с болваном, – предложил Гейб.
Несколькими минутами позже вернулась Имоджин, сияя и лучась.
– Ну? – Рейф не смог удержаться от вопроса. – Ты уничтожила лучшее виски, какое можно сыскать вне Шотландии?
– Только представьте, – сказала Имоджин, стараясь не встретиться с ним глазами, – в погребе стояли бочонки этого пойла. Вместо того чтобы выливать его, Бринкли погрузил их на телеги. Когда рассветет, их отвезут в Брамбл-Хилл, в дом Лукаса. Хочешь подтверждения, что все твои спиртные напитки увезены из дома? – Она шутливо кивнула на окна, выходившие во двор. – Не хотела, чтобы ты покалечился, блуждая ночью по дому и по винному погребу.
Он ненавидел ее. Каждой клеточкой тела. И все же не двинулся с места. Но она не дрогнула под его напряженным взглядом.
– В таком случае можешь поверить мне на слово. Бринкли увез все виски и весь портвейн. Насчет портвейна у него были сомнения. Он считал, что малую его толику следует оставить, но, когда я довела до его сознания, что есть только два способа: увезти его или вылить, он уступил. Во всем замке осталось всего несколько бутылок вина.
– Ты дьяволица, – сказал Рейф.
Он опустил глаза на карты. Казалось, они пульсируют в его руке, то увеличиваясь в размере, то съеживаясь. Он, покачиваясь, поднялся на ноги.
– Мне надо выйти. Пойду прогуляюсь.
– В чем дело? – поддразнила она. – Боишься, я скажу что-нибудь, что тебе не понравится?
Гейб собрал карты.
– Может быть, мисс Питен-Адамс согласится поиграть в двадцать одно?
Имоджин вышла из комнаты вслед за Рейфом. Он распахнул огромную дверь, и они оказались в пятне света, отбрасываемого из двери черного хода.
Высокие ели, обычно колышущие ветвями под ветром в свете солнца, теперь сливались в бесформенные, неясно различимые темные гребни, чуть покачивающиеся в лунном свете. Было не по сезону тепло для начала октября. Он спустился по ступенькам. Его подошвы со скрипом двигались по гравию, которым был засыпан двор.
– Здесь мрачновато, – сказала Имоджин.
И Рейф не без удовольствия различил дрожь в ее голосе. Приятно было поиграть на нервах этой мегеры. Обычно она вела себя так, будто ничто на свете не могло ее испугать.
– Идем, – сказал он.
– Куда? В темноту?
Но она затрусила за ним, когда он вышел из круга света во мрак.
– В конюшни.
Было и в самом деле темно. Он позволил ей нагнать себя и взять за руку. В этом было что-то странно интимное. Ему случалось ходить рука об руку с леди, но идти в темноте среди деревьев, ощущая только пожатие женской руки, было совсем не похоже на это. Для такой строптивицы у нее была слишком маленькая изящная рука.
– Почему на конюшню? – спросила она и тотчас же остановилась. – Ты хочешь верхом отправиться в деревенский паб, да?
От презрения, прозвучавшего в ее голосе, он замер:
– Нет. – Он не собирался туда. Это было бы унизительно, как рабство. – У меня кобыла вот-вот ожеребится.
И они двинулись дальше, стараясь избегать черной тени, отбрасываемой деревьями, но не видя отчетливо тропинку. Он слышал только тихий шелест листьев. На мгновение в его животе забурлило, но тотчас же успокоилось.