Укрощение воровки
Шрифт:
К тому же, проведя среди Аслановых столько времени, сидя за одним столом с Михаилом Демьяновичем, слушая его мысли и говоря с ним о том, о чем Рома не говорил ни с кем другим, даже с родным братом, он не имеет права ранить Диану. А он ранит. И так уже сколько раз ранил…
Роман вскинул голову и посмотрел в сторону калитки, и через пару секунду увидел Диану, с сумкой и пакетом в руках. Она замерла у крыльца. Карие глаза озарились мягким светом, когда они встретились взглядами.
Роман безразлично кивнул и отвернулся, надевая равнодушную маску.
Ему не надо было оборачиваться,
— Хорошо, перестала по дому что-то чинить да латать, — сказал Михаил Демьянович. — Я не то что молоток, даже иголку в руки взять не могу, и раньше Диана занималась сложными работами. А на прошлой неделе пришла и говорит — нашла бригаду, и по цене сошлись.
Рома улыбнулся. Как бы Диана не строила из себя непробиваемую и сильную, ей нужны мужская сила, подсказки и поддержка.
Будет, тот кто поддержит. И как бы сильно он не стискивал зубы, это все фарс. Игра все.
Приехали коллеги Михаила Демьяновича — Антон Иванович, мужчина лет шестидесяти, и его молодой помощник Алексей.
Мужчины зашли в дома, а Диана пошла к летней беседке, чтобы убрать посуду и бумаги за мужчинами.
Когда она только завидела машину Романа, сердце ее застучало быстрее, и ноги понесли домой в ускоренном шаге. Показалось ли ей, или действительно после ужина у Вероники Степановны неделю назад, между ними что-то проскочило? Тоненький, зыбкий лучик симпатии…или как называть то ощущение жара и волнения в груди каждый раз, стоит подумать о Романе? А думала она о нем чуть ли не ежеминутно…
Диана открыла калитку и тут же нашла взглядом высокую фигуру Романа в синей футболке и черных джинсах. Обычно в строгом костюме и при галстуке, теперь он выглядел по-домашнему и близко, и Диана не удержала улыбки, когда столкнулась с ним взглядом.
А потом…
Ледяная буря завьюжила в сердце. Заковала трепыхающиеся артерии, перекрывая доступ крови к капиллярам от холода и безразличия, что она увидела в серых глазах Романа. Словно глянула в промозгло-арктическую долину, затянутую серыми жалящими снегами, и ни капли света не может растопить ту стужу.
Как можно оказаться такой глупой, такой невежественной, такой…идиоткой?! Чтобы поверить, что такой мужчина, как Роман обратит на нее внимание, заметит что-то, чего она сама в себе не видела! Где он и где она! Можно ли быть еще глупее, чем она есть сейчас?!
Наверно можно. Нет, не так. Нужно было Диане почувствовать себя еще хуже, чтобы разом затушить и загубить крохотный лучик надежды, когда она, наводя порядок в беседке, взяла в руки черную папку на столе и оттуда выпали листки, и, складывая все обратно, она заметила рисунок.
Нарисованный карандашом, резкими штрихами, Диана смотрела на миловидную девушку, с распахнутыми глазами, обрамленные изогнутыми ресницами, тонким носом, чуть усмехающимися пухлыми губами. Волосы наверно светлые, потому что автор лишь провел несколько волнистых прядей вокруг лица. И против воли, глядя на рисунок, хотелось улыбаться и любоваться девушкой. «Что наверняка и делает Роман Алексеевич!», вдруг поняла Диана,
Диана собирала бумаги, также собирая самообладание, а бумага жгла пальцы, колыхалась на летнем ветерке, и она не могла не смотреть на рисунок девушки.
Поспешно собирая бумаги, Диана наткнулась еще на один листок, чуть торчащий край которого выглядывал из кипы. Нельзя копаться в чужих вещах! Это неприлично, она действительно воровка! Воровка чужих впечатлений и мыслей, чужого видения и чужих рисунков! Воровка чужих помад, чужой жизни и чужих ощущений, которые ей, Диане, никогда не принадлежали и принадлежать не будут!
Но пальцы, предательские и дрожащие, уже выцепили кончик бумаги и…
Сердце бьется просто сокрушающим гонгом, и кровь шумит в ушах, заглушая все вокруг, пока она смотрит и смотрит на листок со своим изображением. Диане вдруг захотелось подбежать к зеркалу и посмотреться на себя — неужели она действительно такая? Неужели у нее действительно такое хмурое лицо, сведенные брови и напряженные губы?! Неужели она настолько отталкивающе-неприятная?!
И в зеркало смотреться не надо — она действительно такая. Ведь сейчас, глядя на этот рисунок, она словно смотрится в зеркало. И как точно Роман изобразил ее душу, которая мелькает в глазах, темницу, сковывающую ее, ключи от которой Диана давно потеряла!
Сдержать слезы, жгущие глаза, дрожащие руки, которые запихивают листки обратно, судорожно и быстро, чтобы никто, никто не стал свидетелем ее позора! И тем более тот, кто повинен в нем.
— Диана! — послышался голос матери. Диана вздрогнула. Всем телом, душой и скачущим сердцем, которое кажется готово остановиться.
— Да, мам.
Навыки актерского мастерства у нее есть, чтобы там ни говорила Тамара Александровна.
— Что ты там копошишься? Идем уже, все за столом!
— Иду, иду. Только посуду уберу.
Диана села за стол, на свое место, рядом с Романом. Села прямая и непреклонная, плотнее и крепче запирая, заколачивая ту дверь, которая вроде только приоткрылась, но захлопнута обратно безжалостной рукой моряка, который, оказалось, так хорошо рисует.
Зло ухмыльнулась. Для него это все игра, так ведь? Он играет свою роль. Каждый долбанный раз он играет заинтересованного мужчину, которому, на самом деле, плевать на нее! Играет и отыгрывает просто замечательно, что тут скажешь. Вон как она испереживалась, извелась за те дни и ночи, после того самого поцелуя. Поцелуй?! Захотелось рассмеяться громко и безудержно-истерично. Господи, какая же она ду-у-ура-а-а!
— Диана, — услышала она голос Романа и посмотрела на него.
«Неси лицо, Асланова. Лицо! Его надо носить! А не влачить, как тряпку по полу!»
— Что, Роман Алексеевич? Не понравилось жаркое? — прошептала Диана, чуть склоняясь к нему. Теперь она даже если чувствует его запах, ей плевать! А если не плевать, то уж один урок Тамары Александровны она уяснила — нести лицо.
— Жаркое? — переспросил Рома, глядя в горящие непонятным светом глаза Дианы. Черты ее лица заострились, и кожа стала бледной, словно мрамор. — Все в порядке?