Укрытие
Шрифт:
Черви! — предупреждает мама, когда видит, как он, зажав в кулаке кусок грудинки, рвет его зубами. У тебя в животе заведется ленточный червь шести футов длиной!
Я не знаю, как выглядит ленточный червь. Я представляю, будто рулон мерной ленты из маминой коробки для рукоделия ползет по лицам мужчин из «Криминальных новостей»; представляю, как он поднимается жирной желтой змеей по горлу отца. Может, у него от этого изжога?
Влажное шипение сковороды, запах сосисок, стук в дверь. Родители его не слышат, а Люка слышит; она одним прыжком оказывается у окна, набрасывает на голову тюлевую занавеску и вжимается лицом в угол
Там полиция! Идите посмотрите!
Фрэн высовывает голову из-под вороха одеял; волосы у нее сбились набок, щеки пылают. Она пронзительно взвизгивает и снова ныряет под одеяла.
Я вижу из окна верхушку полицейской каски и плечо с номером. Рядом с ним женщина. Она без шляпы. Они оба нагибаются и смотрят в щель почтового ящика, а потом кричат в нее. Я пытаюсь разглядеть их получше, но стекло затуманилось от Люкиного дыхания. Она вытирает его тюлем, поэтому туман теперь клочковатый. Внизу открывается входная дверь.
Миссис Гаучи? — спрашивает женщина. Вы позволите зайти? Мы хотим с вами побеседовать.
Люка оборачивается и пихает меня.
Иди послушай, говорит она.
Нет, ты иди.
Ты! Я покараулю.
Покараулить — это так называется; просто Люка теперь оказывается вне опасности. Она будет ждать, пока я вернусь с новостями или меня поймают на лестнице. Я не хочу, чтобы меня поймали на лестнице. Люка знает, что это для меня значит, но ей плевать; она придвигается ко мне так близко, что видны только ее зубы.
Иди сейчас же, шипит она.
Дверь на лестницу приоткрыта. Я просовываю голову в щель и смотрю. Сквозь голубую дымку я вижу маму у раковины, прижимающую к груди тарелку. Отец сидит за столом, женщина с ним рядом, на скатерти лежит ее открытый блокнот. Полицейский стоит ко мне спиной, и я вижу только его затылок и волосы, которые примялись под каской, сама каска, похожая на гигантский чехол для чайника, стоит на столе. Они замерли как на картине. Ее я не знаю, но по тому, как откашливается полицейский, перед тем как заговорить, понимаю, что это констебль Митчелл.
К-хм… Это очень серьезное преступление, миссис Гаучи, говорит он. Мистер и миссис Эванс могли погибнуть.
Собственно говоря, они потеряли всё, говорит женщина.
Они пострадали? Может… — начинает говорить мама, но отец яростно хлопает ладонями по расстеленной на столе «Спортивной жизни».
Приведи ее! — кричит он. Немедленно приведи!
За моей спиной легкое, как шелк, шуршание: это Фрэн в ночнушке проскальзывает на нижнюю ступеньку.
Увидев ее, отец кидается вперед, она тряпичной куклой отскакивает от его кулака. Он держит над ней занесенную руку — если она шевельнется, снова ее стукнет, но Фрэн отлично знает, как вести себя в таких случаях. Мы все знаем. Она застывает на месте и тихонько дышит ртом. Констебль Митчелл делает шаг вперед, но мама его опережает. Она отпихивает отца, и тот ударяется спиной о дверь кладовки.
Как ты можешь? — кричит она, но не полицейскому, а Фрэнки. Докажи, что это она! Давай, доказывай!
Они глядят друг на друга, оба тяжело дышат. Мама не подняла рук, но уже раздвинула их в стороны. Она готова разорвать кого угодно.
Рой и Томми Джексоны, тихо говорит констебль Митчелл. Г-хм… они сделали заявление, Мэри.
Он ведет ее обратно к столу и заботливо усаживает на место.
Они видели ее вчера вечером в лавочке Эвансов. Сказали, что она разводила костер.
Фрэн на нижней ступеньке судорожно глотает ртом воздух.
Прошла целая неделя с тех пор, как сгорела лавочка Эвансов. А мое воображение все рисует картины: задняя комната объята пламенем, рушатся полки, становясь из коричневых огненно-красными; полыхает фартук мистера Эванса; миссис Эванс выскакивает на улицу, вокруг ее рта кольцо густого дыма, жилет падает с плеч. Взрываются банки с горошком, масло истекает кровью, вязкими лужами расползаются круги сыра. Чего я не вижу, так это мальчиков Джексонов, без конца дымящих сигаретами «Парк Драйв», «Соверен», «Плейерз», «Крейвен А», хотя они отродясь ничего, кроме бычков, подобранных на улице, не курили. Не вижу и мистера Эванса, держащего двумя пальцами обугленные останки бухгалтерской книги. Теперь ему долгов уже не стребовать. И никто из соседей нашу Фрэн не осуждает.
Нас послали наверх, в комнату, потому что вернулась социальный работник. Дверь на лестницу заперта, но мы, если бы хотели, могли бы слушать, прижавшись ухом к деревянной стене. Мы знаем, что она заставляла делать Фрэн — рисовать картинки, выбирать из книжки цвета, знаем про заявления, отчеты, рекомендации. Ева сказала маме, что вся улица считает мальчиков Джексонов лгунами, но это не новость, а еще — что Эвансы на страховку купят новый магазин в Лланрамни. Мы все это уже слышали, и слушать нам надоело. Решено, что Фрэн отправят в монастырский приют. Социальный работник рассуждает об этом так, будто это дом отдыха, но у Розы другие сведения; она говорит, что приютского ребенка видно за милю.
Тебя сначала бьют, а потом уж спрашивают. Я так полагаю, у тебя таких еще много будет, кивает она на синяк над бровью Фрэн. За несколько дней он из сизого стал ржаво-бурым. Фрэн отцовскую отметину носит с гордостью, но до ее отъезда появятся и новые. Она касается синяка кончиком пальца.
Надеюсь, сойти не успеет, говорит она. С ним я выгляжу круче.
Это ты хочешь так выглядеть, поправляет ее Роза. Приютские — они сами крутые.
Тебе знаешь что нужно… Татуировка, задумчиво произносит Люка. Она сидит на обычном месте у окна, со своей лысеющей куклой Синди, держит ее за прядь волос и стучит ей по подоконнику.
Татуировка их наверняка напугает.
Люка — она собирает переводные картинки из комиксов — поддергивает рукав пуловера: по руке ползет к локтю Человек-паук. Роза фыркает, но я вижу, что Фрэн заинтересовалась; она хватает Люку за запястье, рассматривает глянцевую картинку — темно-синие разводы, алую сеть паутины. Голова Синди вращается в тисках Люкиной ладони.
Социального работника зовут Элизабет Прис. Называйте меня просто Лиззи, говорит она маме, которая пропускает это мимо ушей и не называет ее никак. И еще она толстая, как Карлотта. А одежду, наверное, покупает в том же магазине: зеленое твидовое пальто, плотное шерстяное платье, грязно-коричневые чулки. Лиззи огорчает то, что она всякий раз застает у нас дома Еву, которая потчует маму сигаретами и ромом из чайных чашек. Она не одобряет курения и выпивания, а также нашего отца: сделала о нем пометку в своем блокноте. Насилие в семье, написано там. А вот я ей нравлюсь — она называет меня кариад, это по-валлийски значит «дорогуша».