Улан Далай
Шрифт:
– Я за тебя молиться буду! – тихо пообещал Дордже Очиру.
– Да услышат бурханы твои молитвы.
Хутор, куда к полудню вернулись Баатр и Очир, был похож на потревоженный улей. Между базами сновали женщины с ведрами и котлами. У кузни столпотворение – призывникам нужно срочно подковать лошадей. Отовсюду слышалось предсмертное блеяние овец. Мужчины смазывали колеса у телег, чинили седла, начищали сапоги. Кибитки, которые теперь всё чаще использовались для хранения припасов и всякого скарба, срочно освобождались для торжественных проводов. К вечеру над хутором
В кибитку Чолункиных набилось немало народу. Оба старых дядьки Баатра, надев проеденные молью мундиры, приковыляли еще до того, как котел с мясом поставили на огонь. После заката, управившись с домашними делами, пришли все ближние соседи, у которых в семьях не было призывников. Альма сбивалась с ног, разнося гостям джомбу, борцоги и мясо. Очир сидел на почетном месте под перенесенным сюда домашнем алтарем, принимал напутствия и благопожелания. Не в пример Баатру, он пьянел небыстро, выпить мог много и держался молодцом. И когда старший дядька спросил, помнит ли он наизусть казачью клятву, Очир, ни секунды не задержавшись, развернулся к алтарю и выпалил: «Клянусь всемогущим Буддой и обещаю честью донского казака свою атаманскую и молодецкую славу не потерять, а быть верным и неизменно преданным Царю, Всевеликому войску Донскому, своему Отечеству, обещаю служить ему до последней капли крови, всеми силами способствуя славе и процветанию войска Донского. Призывая благословение бурхана Ямантаки, возношу его святой образ на главу и трижды кланяюсь перед его престолом». И Очир, достав из-под рубахи амулет и зажав его между ладонями, поклонился алтарю. За клятву все выпили по полной.
Баатр попросил Чагдара принести домбру, подтянул колки, и полилась охранная протяжная песня ут дун, что, как и амулет, защищает воинов от смерти:
Стройный рыжий конь мойИграет с лучами солнца.Пирующие братья мои,Всю жизнь будем счастливы…Вытирая слезы уголком платка, Альма передала сыну заговоренную серебряную монету. Выпили за быструю войну и благополучное возвращение.
Баатр пел свою песню, посвященную подвигу Бембе, когда в раскрытые двери кибитки заглянул средний сын атамана Барушкаева Чова. Шепнул что-то сидящему у входа Чагдару. Чагдар дождался окончания песни, протолкался к Баатру:
– Отец, вас атаман к себе вызывает. Просил домбру взять.
Не уважить атамана Баатр не мог. Встал, пошатываясь.
– Отец, я вас провожу, – предложил Чагдар.
– Проводи, – согласился Баатр. – Атаман зовет, – сообщил он гостям. – Пока без меня тут…
В большой белой кибитке Барушкаевых дым стоял коромыслом. Атаман собрал всех богатых хуторян, был и Шульбинов, приехал и бакша Сарцынов. Шырдыки были завалены угощением. Под левой рукой атамана стоял непочатый ящик казенной водки.
– А вот и наш джангарчи! – приветствовал Баатра хозяин. – Ну проходи сюда, садись рядом с Учуром.
Чагдар проводил до указанного места нестойко державшегося на ногах отца и отошел ко входу в кибитку, встал у дверного косяка. Баатр был доволен: сидел он на почетном месте рядом с бакшой, Шульбинов оказался ниже его в круге.
Атаман взял с серебряного подноса граненую рюмку, выхватил из ряда казенок крайнюю, сбил сургуч, налил. Баатр покрутил в пальцах непривычную хрупкую посуду.
– Пусть сыну, уходящему на войну, сопутствует белая дорога! – сказал он благопожелание и опрокинул рюмку.
– Пусть губы твои всегда будут в масле, – пробормотал в ответ старший Барушкаев. – Ну, а теперь спой нам «Джангр», да придут богатыри на защиту моего сына.
– Не могу я петь «Джангр» среди лета, – замотал головой Баатр. – Богатыри разгневаются.
– Так ведь случай особый, война на пороге.
– А может, и нет. Вдруг договорятся цари, они же из одного рода.
– Глупости говоришь! – вспыхнул атаман. – Не по-казачьи мыслишь. Да что с тебя взять! Ты и не служил по-настоящему, так, лошадям в табуне хвосты крутил да песни пел!
– Вот теперь спойте вы! – Баатр в ярости поднялся и протянул домбру атаману. – Спойте!
– Да как ты смеешь так с атаманом разговаривать! Я тебя сейчас в кутузку посажу!
– Нет у вас такой власти, чтобы за непение сажать!
– У меня в этом хуторе на все власть дана! Думаешь, грамотеем стал, управу на тебя не найду? Да за такие разговоры в Сибирь покатишься! Вон у меня свидетелей сколько, что ты против войны выступал!
Внезапный треск заставил всех обернуться. Чагдар стоял у входа, сжимая в руках дверной косяк, глаза расширены, костяшки пальцев побелели… Баатр и сам испугался – не столько за себя, сколько за сына. Хмель моментально вылетел из головы.
– Чагдар! – закричал он. – Не надо!
Несколько человек негодующе вскочили с мест.
– Не горячитесь, – перекрывая шум, утробно проговорил бакша. – Сядьте все!
Гости сели, повинуясь приказу, Баатр же остался стоять, опираясь на домбру, смотрел, как Чагдар пытается пристроить на место дверной косяк.
– Уважаемый Кирсан Немгирович! – обратился бакша к атаману. – Зачем торжество портить! Опасения джангарчи понятны. – Он развернулся к Баатру. – Но бурханы дали мне сейчас знак, что исполнить «Джангр» сегодня дозволено.
Баатр испытующе посмотрел на бакшу. Сарцынов отвел глаза. Ну уж нет! Один раз Баатр уже нарушил запрет – землю копал, и сколько несчастий на семью свалилось. А «Джангр» – это вам не картошка. Мир перевернуть может.
– Святой бакша! Вам бурханы дали знак – вы и исполняйте! А я запреты нарушать не буду, – уперся Баатр и протянул домбру бакше.
Лицо бакши стало пунцовым.
– Да как ты смеешь так со святым человеком говорить! – взвился Барушкаев. – Пусть твой язык отсохнет! – Перехватил протянутую бакше домбру и в ярости переломил гриф.
И тогда Баатр шагнул вперед, прямо на расстеленный шырдык, наступил на блюдо с борцогами и напролом, едва не задевая чашки и миски, вышел из кибитки. Чагдар прислонил к стене так и не вставший на место косяк и бросился вслед за отцом.
Они уже вышли с атаманского база, когда их догнал Чова Барушкаев. Не говоря ни слова, сунул в руки Чагдара обломки домбры.
– Ты вот что, – обратился к сыну Баатр. – Не рассказывай старшему брату, что произошло. Пусть он завтра уйдет на войну спокойно. А домбру я уронил, если спросит.