Улав, сын Аудуна из Хествикена
Шрифт:
– Ты никогда прежде не говорил, что был на моем обручении с Ингунн, – сказал Улав.
– Мне всего четырнадцать годков тогда минуло, – ответил Арнвид. – И толку в том мало: был, не был – одна цена.
– А кто другие свидетели? – спросил Улав.
– Отец мой и Магнус, мой брат, Викинг и Магнхильд из Берга, Туре Бринг из Вика с женой – а других не знаю. В горнице было полно народу, но не припомню, чтобы среди них были знакомые мне люди.
– А кто-нибудь сопровождал моего отца?
– Нет, Аудун, сын Инголфа, приехал один.
Помолчав, Улав сказал, садясь на землю:
– Изо всех свидетелей никого не осталось в живых, кроме Магнхильд и Туре из Вика, но, может, они назовут еще кого-нибудь.
– Пожалуй!
– Ежели только захотят, – тихо молвил Улав. – Ну, а ты, Арнвид? Может статься, ты не в счет как свидетель, раз тогда годами не вышел, но ты-то об этом что думаешь? Как, по-твоему, обручили нас с Ингунн в тот вечер или нет?
– Да, – твердо сказал Арнвид. – Я всегда считал это дело верным. Разве ты не помнишь, они велели тебе надеть ей перстень на палец?
Улав кивнул.
– У Стейнфинна, верно, где-нибудь хранится этот перстень. Ты бы мог признать его? Он был бы, пожалуй, надежным доказательством.
– Перстень я помню хорошо. Он был с печаткой, моей матушке принадлежал; там на зеленом камне вырезаны ее имя и лик богоматери. Отец обещал этот перстень мне – помнится, мне пришлось не по нраву, что я должен был отдать его Ингунн. – Он усмехнулся.
Они немного посидели молча. Потом Улав тихо спросил:
– Ну, а ответ, который дал мне Стейнфинн, когда я беседовал с ним об этом деле? Как он тебе показался?
– Не знаю, что и сказать, – ответил Арнвид.
– Как, по-твоему, могу я надеяться, – еще тише сказал Улав, – что Стейнфинн поведал Колбейну про свой уговор с моим отцом о нашей с Ингунн свадьбе?
– Колбейн, верно, не один будет опекунствовать над детьми, – заметил Арнвид.
Пожав плечами, Улав презрительно усмехнулся.
– Говорю тебе, – молвил Арнвид, – я всегда считал, что помолвка в тот вечер была законная.
– И новые опекуны невесты не могут ее расторгнуть?
– Нет. Помнится, я слыхал об этом, когда учился в церковной школе. Нельзя расторгнуть помолвку, которая была заключена отцами обоих детей; разве что сами дети, когда зим четырнадцать им минет и они станут взрослыми да разумными, объявят своему приходскому священнику, что желают порушить старую брачную сделку. Но тогда и юноша, и девушка должны дать клятву, что она осталась чиста и непорочна.
Лица обоих стали багрово-красными; они отвели глаза друг от друга.
– А ежели они не смогут дать такой клятвы? – очень тихо спросил Улав.
Арнвид взглянул на свои руки:
– Тогда это consensus matrimonialis [брачный сговор (лат.)], так называется это по-латыни, что означает: они делом подтвердили свое согласие с уговором родителей. И ежели кто-либо из них впоследствии сочетается браком с кем-либо другим, будь то вынужденно или добровольно, это – блуд.
Улав кивнул.
– Не знаю, – сказал он немного погодя, – сможешь ли ты мне пособить – узнать, что сделал Стейнфинн с тем перстнем?
Арнвид что-то пробормотал. Немного погодя оба встали и пошли вниз по склону.
– Осень нынче будет ранняя, – прервал молчание Улав.
Среди зелени берез кое-где проглядывали уже желтые листы, а внизу, на полях, средь высоких трав – репейника и крестовника, – белели колосья. В синеватом воздухе носились бесчисленные белые пушинки, сверкавшие на солнце, – то кружилось вихрем семя вербы и отцветшего кипрея.
Вечернее солнце светило прямо в лицо Улаву, заставляя его щуриться, лучисто-синие глаза холодно и зорко смотрели из-под белесых бровей. Густой светлый пушок над верхней губой золотился, выделяясь на его молочно-белой коже. У Арнвида даже засосало под ложечкой, ему аж больно стало, оттого что друг так красив; рядом с прекрасной и мужественной юностью Улава он увидел самого себя – с высокими сутулыми плечами и короткой шеей, мрачного и уродливого, словно тролль [ 49 ]. Немудрено, что Ингунн так любит своего дружка…
49
Тролль – горный дух, злой или добрый; сверхъестественное существо, встречающееся лишь в скандинавском фольклоре.
Правы ли, не правы ли эти двое, пусть судят другие. Его же дело помочь им чем сможет. Ведь Улав был всегда ему мил, он верил: Улав – человек твердый и верный. А Ингунн… она так слаба! Видно, потому Арнвиду всегда нравилась эта девочка; казалось, тронь ее – переломится.
В тот вечер воздух в верхней горнице был особенно тяжелый и освященная свеча, каждую ночь горевшая у ложа умирающего, едва теплилась, светясь тусклым и дремотным светом. Стейнфинн лежал в забытьи, обессиленный до крайности. Жар в ту ночь у него чуть спал, но вечером Стейнфинн долго беседовал с братьями, и это его утомило. А когда ему перевязывали рану, он до того измучился, что слезы полились на его длинную бороду; это случилось, когда Далла, выдавливая гной, крепче прижала руку хозяина.
Наконец, уже ночью, Стейнфинн, казалось, заснул спокойнее. Арнвид же и Улав продолжали сидеть рядом – до тех пор, пока так устали в этом спертом воздухе, что уже не в силах были долее бодрствовать.
– Да… – вдруг прошептал Арнвид, – хочешь, мы поищем этот перстень?
– Надо бы! – Сердце Улава сжалось, и он видел, что Арнвиду тоже несладко, но… Бесшумно, точно двое воров, обыскали они платье Стейнфинна и вытащили его ключи из кошеля, привешенного к поясу. Между тем Улава осенило: кто с самого начала собьется с пути истинного, тот легко вступает на ложную стезю, где можно сделать не один роковой шаг! Но иного выхода он не видел… И все же никогда не было у него так тяжко на душе, как в тот миг, когда он стоял на коленях рядом с Арнвидом у сундука, где хранилось платье Стейнфинна. Порой они искоса поглядывали на кровать. Это было все равно что грабить покойника.
Арнвид нашел маленький ларец, весь окованный змейками мягкого железа; Стейнфинн держал здесь самые драгоценные свои украшения. Им пришлось испытать один ключ за другим, прежде чем они подобрали тот, который подошел к замку.
Сидя на корточках, они перебирали застежки, цепи и пуговицы.
– Вот он, – вздохнув с неописуемым облегчением, сказал Улав.
Вместе разглядывали они на свет перстень с зеленым камнем, оправленным в золото. Арнвид разобрал надпись, сделанную вокруг изображения богоматери с ребенком, сидящих под кровлей дома, и женщины, преклонившей колени рядом с ними: «Sigillum Ceciliae Beornis Filiae» [печать Сесилии, дочери Бьерна (лат.)].
– Хочешь взять перстень? – спросил Арнвид.
– От него, верно, не будет проку для свидетельства, ежели его не найдут у Стейнфинна после смерти, – усомнился Улав.
Они заперли ларец и прибрали в горнице. Арнвид спросил:
– Хочешь соснуть, Улав?
– Нет. Я охотно уступаю тебе черед. Я не устал.
Арнвид лег на скамью. Немного погодя он бодро, словно уже очнулся ото сна, сказал:
– Досадно, что пришлось пойти на это…
– И мне тоже, – дрожащим голосом ответил Улав.