Улав, сын Аудуна из Хествикена
Шрифт:
– Будь по-твоему. Хоть и нет у меня на то охоты, – вздохнув, сказал Улав.
– Неужто тебе больше по душе, – продолжал горячиться Арнвид, – что молва, как ныне, идет уже по усадьбе, да и по всей округе – о тебе, обо мне и об Ингунн? Разве ты не видишь, как женщины судачат и шушукаются за ее спиной; куда бы она ни пошла, они украдкой глазеют ей вслед; верно, хотят посмотреть, легка ли она еще на ногу…
– Она говорит, тут бояться нечего, – сердито пробормотал Улав. Лицо его снова залил густой румянец. – Пожалуй, Ингунн лучше отправиться с нами, – подумав, сказал он. – А не то самому епископу Турфинну будет нелегко вырвать ее из лап Колбейна.
– Да, я возьму с собой Ингунн и Туру. Неужто ты думаешь, что после всего этого я позволю Ингунн попасть в лапы Колбейну…
– Будь по-твоему, – ответил Улав, мрачно глядя перед собой.
Они покинули горы через два дня и поздно вечером прибыли в город. На другое утро девушки долго спали, а Улав сказал, что, до того как все соберутся к поздней обедне в церкви Христа Спасителя, он хочет сходить к оружейнику, забрать секиру.
Когда он вернулся на постоялый двор, все уже ушли. Улав поспешил за ними вдогонку по улице; стоял холодный погожий день, снег скрипел у него под ногами. В ясном морозном воздухе так красиво благовестили колокола, а небо нежно золотилось на юге над белоснежными цепями гор и темно-синею водой. Улав увидел своих спутников у ворот кладбища и взбежал вверх по склону за ними.
Ингунн повернулась к нему и зарделась как маков цвет. Улав заметил, что под капюшоном лицо ее, точно у молодой супруги, обрамлено белой полотняной повязкой [ 54 ]. Он тоже покраснел, а сердце его заколотилось – дело стало теперь нешуточное; казалось, раньше он этого не разумел. Столь молод летами и беден друзьями и родичами, он все же дерзнул упорно стоять на том, что она жена его. Ему вдруг стало ужасно стыдно идти рядом с нею, надевшей женскую головную повязку. Стройные как свечи, ни на кого не глядя, шествовали они рука об руку в гору по кладбищу.
54
…белой полотняной повязкой. – Повязку или плат носили лишь замужние женщины. Непорочные девушки могли ходить только с непокрытой головой и распущенными волосами.
После обеда Улав с Арнвидом отправились в епископскую усадьбу. В дороге у Улава было нехорошо на душе, не стало ему лучше и когда пришлось сидеть одному в каменной приемной палате епископа, меж тем как причетник повел Арнвида наверх, в епископскую опочивальню, к преосвященному Турфинну.
Время тянулось медленно. Улав никогда прежде не бывал в каменных хоромах [ 55 ], а тут было чему подивиться. Потолок был тоже каменный, сводчатый, свет проникал лишь из небольшого застекленного оконца в щипцовой стене. Но все же было не бог весть как темно, покой побелен, а высоко-высоко, там, где обычно вешают ковры, стены расписаны яркими цветами и птицами. Очага не было, но лишь только Улав вошел в палату, следом за ним явились двое мужчин. Они внесли большую жаровню с пылающими угольями и поставили ее посреди покоя. Когда Улаву стало невмоготу мерзнуть на скамье, он подошел к жаровне и стал греть руки. Ему почти все время пришлось сидеть одному, и потому, верно, эта каменная палата ему не приглянулась; она чем-то походила на церковь и внушала робость.
55
Улав никогда прежде не бывал в каменных хоромах… – В Норвегии преобладало деревянное зодчество. Каменные крепости возводятся здесь с XV века.
Один раз в приемную палату вошли трое мужчин в дорожном платье; встав вокруг треногой жаровни, они принялись болтать, делая вид, будто не замечают юношу, сидящего на скамье. Речь шла о деле, по которому они пришли, – о праве на ловлю рыбы. Двое стариков были крестьяне откуда-то из горной округи Фагаберг, а молодой – священник, пасынок одного из крестьян. Они заставили Улава почувствовать себя вовсе юным и неискушенным – да, нелегко ему будет вынудить здесь кого-либо считаться с собой. Немного погодя пришел служка епископа и увел их с собой. Улаву хотелось бы выйти во внутренний двор епископской усадьбы, – а там было что посмотреть. Но он рассудил: пожалуй, этого делать не подобает, он должен сидеть там, где ему велели.
Наконец в приемную палату быстрыми шагами вошел Арнвид, схватил свой меч, опоясался им и сказал, что епископу надобно выехать верхом в одну усадьбу в Ванге, и он пригласил Арнвида его сопровождать. Нет, побеседовать толком о деле Улава ему еще не пришлось – все утро у епископа толпились люди. Нет, епископ почти ничего не сказал, но пригласил их обоих – и Арнвида, и Улава – погостить у него в усадьбе, и сейчас Улаву придется пойти на постоялый двор и привести сюда своего коня с их пожитками.
– Ну, а девушки? Не могут же они оставаться одни на постоялом дворе.
– Нет, – ответил Арнвид. – Они будут жить в усадьбе, внизу в городе, у двух набожных старых женщин-мирянок, передавших свое имущество монастырю, где они ныне на пожизненном содержании. И туда, верно прибудет на днях фру [ 56 ] Магнхильд из Берга, сестра Стейнфинна; епископ пожелал послать ей завтра поутру грамоту с гонцом – он говорит, тебе не должно встречаться с Ингунн до тех пор, покуда эта распря не кончится примирением. Но ведь вы можете видеться в церкви и беседовать там. – И Арнвид поспешно удалился.
56
Фру – жена рыцаря.
Улав ринулся на постоялый двор, но туда уже пришла одна из этих мирянок, и Ингунн с Турой собрались идти с нею. Ему не удалось поговорить с Ингунн, и когда она протянула ему на прощание руку, вид у нее был печальный. Но Улав успел сказать Туре, так что и сестра ее слышала: епископ, мол, принял их хорошо и выказал большую благожелательность, пригласив всех четверых быть его гостями.
Когда же Улав вернулся в епископскую усадьбу, его встретил молодой священник, который сказал: они будут contubernales [соседями по опочивальне (лат.)]. Улав понял, что это означало: ему придется спать в горнице священника. А священник был длинный, тощий, с большой костлявой лошадиной головой, и звали его Асбьерн Толстомясый. Он позвал служку, дабы тот позаботился о коне Улава, и сам показал юноше горницу на чердаке, где тот должен был спать. Потом он сказал, что ему надобно спуститься вниз к мосткам; туда нынче утром пристал корабль с товарами из Гудбрандсдалена. Может статься, Улав желает поразвлечься – пойти с ним и взглянуть на корабль. Улав охотно согласился.
Он знал: в Хествикене был богатый рыбный промысел и множество ботов – и вместе с тем уж так чудно сложилась его судьба, что ни один человек на свете не знал меньше толку в кораблях и ладьях, нежели он. Он глядел во все глаза и слушал во все уши, когда поднялся на борт грузовой шхуны; а потом, набравшись храбрости, стал расспрашивать о том да о сем. Взявшись за дело вместе со всеми, он помог разгрузить шхуну – это было куда веселей, чем слоняться без дела. Большая часть груза состояла из бочек с соленой сельдью и форелью, но были там также и бочки с дубленой кожей, уйма звериных шкур, масло и сало. Когда священник пересчитывал товары, Улав помогал ему, делая зарубки на бревне; этому он обучился еще во Фреттастейне, потому как часто помогал Гриму, который по старости считал худо.
Целый день Улав ни на шаг не отставал от Асбьерна – священника, – сопровождал его на молитву со всем церковным хором в урочное время и на вечернюю трапезу, которую Улаву велено было вкушать вместе с домочадцами епископа. А когда вечером юноша поднялся на чердак с Асбьерном и другим молодым священником, на душе у него стало много легче. Он не чувствовал себя больше чужаком в усадьбе, да здесь можно было увидеть и немало нового. Арнвид же еще не вернулся.
Но среди ночи Улав проснулся и стал вспоминать, что ему доводилось слышать об епископе Турфинне. Все же он боялся этого человека.