Улеб Твердая Рука
Шрифт:
Замешательство оплитов позволило Велко подбежать к площадке перед дворцом. Он бросил Улебу меч, сам же натянул лук, с ходу поразил третьего, подхватил с земли чужое копье и с силой метнул его в самую гущу оцепеневших врагов. Ай да Велко чеканщик! Даже Улеб оторопел при виде такой ловкости молодого булгарина. Всего несколько мгновений — четверых из десятка как не бывало.
Вот тут-то и очнулись оплиты. Как по команде, оставшиеся шестеро разомкнулись цепью, затем сдвоили ряд. Трое задних выставили копья над плечами передних, которые, в свою очередь, обнажили клинки и двинулись на нежданных противников четким строем, оценив, вероятно, их по достоинству.
— Ах греки! — вырвался невольный возглас восхищения у Твердой Руки. — Это тебе не огузы! Держись, Велко, будет жарко! Худо нам без щитов.
Улеб ринулся им навстречу, единым махом обрубил наконечник крайнего копья, отпрыгнув в сторону, едва увернувшись от ответных ударов, снова сделал головокружительный скачек, рассек в щепы еще два древка. Между тем пятый воин упал от стрелы булгарина.
— Оставь и мне! — крикнул Улеб побратиму, распаляясь бойцовским азартом. — Этак я за тобой не поспею!
Обозлясь и ломая строй, ромеи накинулись на них со всех сторон. Велко с мечом только что сраженного стал спиной к спине Улеба, и оба «заплясали», размахивая оружием, в центре круга, разя и отбиваясь, отбиваясь и разя. Привлеченная шумом сражения прислуга дината зажгла огни на обоих этажах пробудившегося дворца.
Когда оплитов осталось лишь двое, самых упорных и отчаянных, росич крикнул булгарину:
— Скорей к двери! Не выпускай челядь! Я уже справлюсь сам!
Велко не заставил себя упрашивать. Захлопнул массивные створы входы, громыхнул задвижкой, обернулся на площадку, недоумевая, отчего прекратился звон мечей, и увидел такую картину: Улеб, тяжело дыша, в упор разглядывал единственного противника, который стоял перед ним обезоруженным, без шлема, со сложенными на затылке ладонями, сдавался, значит, на милость победителей.
— Что с тобой?! — Велко различил черневшую на щеке побратима кровь.
— Задели маленько старый рубец. Что нам с этим-то красавцем сотворить?
— Связать! Торопись!
— Подсоби!
Они собрали с оплита ремни, стянули ему руки и затолкали его в погребок. Крышку придавили колодой. Бросились в Орлиное гнездо.
— Сестрица! — призывно воскликнул Улеб, и гулкое эхо забилось под сводами. — Улия! Кровинушка-а-а!
— Где Мария? — Велко разметал оцепеневших слуг, взбегая по лестнице. — Голубка моя!
Озаренный беспокойным пламенем настенных факелов, Твердая Рука замер внизу с поднятым напряженным лицом, заслонив собой выход. Дрожащая тень от него падала на площадку перед дворцом. За спиной его городская звонница времени отбила полночь.
Вот он, долгожданный час. Вот он каким оказался, этот час, вымученный в тяжких думах, чудившийся в мечтах солнечным, светлым, большим, как день Купалы, искрившийся в грезах, что пронесены через моря и реки, города и веси, сражения и праздники, годы и расстояния.
В глазах у Улеба все помутилось, торжествующий крик повис на его устах, едва он увидел бесчувственную сестру на руках счастливого Велко, который сбегал по мраморным ступеням, бережно и нежно прижимая к груди драгоценную свою ношу.
Улеб сразу узнал ее милые черты, хотя и была она в чужеземной желтой, как золотистая паутина, длиннополой хламиде, уже не такой тонкостанной, как прежде, не с косой-красой, а с распущенными волосами, что колыхались льняным потоком, доставая едва ли не до самого пола и застилая ее бледное лицо, еще хранившее следы недавнего сна.
Быть может, происходящее воспринималось ею как продолжающееся сновидение, кто знает. Онемевшая, изумленная, цепко обхватив шею Велко, вскинув ресницы и полуоткрыв алый рот, словно сдерживая дыхание, она глядела на Улеба, как на внезапно и ярко вспыхнувший свет, точно не могла поверить, что этот стоявший у подножия лестницы мужественный витязь и есть ее младшенький братец, незабвенный, любимый, много раз уже ею оплаканный.
А он подхватил ее из рук смеющегося булгарина, закружил, как былинку ветер, сам трепетал сорвавшимся с ветки листом, уговаривал дрожащим голосом:
— Слезы утри, никогда не прольешь их отныне, родная, никогда…
— Явь ли это? — шептала и плакала.
Велко крикнул:
— Скорее отсюда!
Калокирова челядь застонала, дескать, что с нею будет, когда воротится хозяин поутру и обнаружит такую пропажу. Но никто не осмелился заступить дорогу беглецам.
Беспрепятственно и поспешно оставили наши герои ненавистное логово Калокира, предварительно заперев хорошенько все большие и малые двери, чтобы ни один из его обитателей не выскользнул наружу и не поднял тревогу в городе.
— Улия, возможно ли освободить остальных наших? Где они, бедолажные? — спрашивал Улеб.
— Давно по миру рассеяны. И Улии больше нет, есть Мария…
В крытом каменном загоне для скаковых лошадей и рабочих буйволов отобрали и оседлали трех жеребцов и, ведя их на поводу, спустились к саду по песчаной тропинке.
— Куда? Зачем? — ошеломленно шептала она, но они не слышали ее.
До чего все-таки непостижим и забавен человеческий нрав! И в такую-то минуту Улеб с Велко умудрились затеять свару из-за того, что каждый настаивал, чтобы Улия укуталась именно в его накидку.
— Сама поскачешь или сядешь за спину кому-то из нас?
— Куда? Зачем? — все шептала, как в забытьи.
— Ох, голубка, мы и в крепости Калокира побывали, да уже не застали тебя. Сколько воды утекло с тех пор! Где только не были. — Велко просто не мог оторвать от нее восхищенного взора, заикался от волнения и от избытка чувств, лихорадочно поглаживая гриву коня.
— А я с Кифой, женкой своей, хаживал за тобой к печенегам. Ты же вот где, сестрица. Будет услада Родогощу! — взахлеб вторил Улеб.