Улей 2

Тодорова Елена

В полумраке четко выделяется контур его сильного тела, то, как оно напряженно, и каким частым остается его дыхание. Ева хочет приблизиться, но не решается.

Давление в груди не дает Адаму дышать. Смотрит на то, как осторожно Ева садится и застывает рядом с ним. Смотрит. Смотрит. Смотрит… Протягивая руку, заправляет за ухо выбившиеся из косы пряди. Целует в нос, щеку, губы. Все еще тяжело дышит, когда прислоняется к ней лбом. Смотрит вниз, на их сплетенные руки.

— Моментами я думал, что больше не увижу тебя живой. Ты же знаешь, какое это чувство. Знаешь… Самым сложным было не озвереть и не броситься в крайности, а ждать команды Градского. Я несколько часов просидел в этой

вот комнате, пялясь на оставленные тобой вещи, вдыхая твой запах и ощущая, как мое сердце просто сходит с ума, — сглотнув удушающий ком, переводит дыхание. — Смотрел на телефон и ждал. Смотрел и ждал… Смотрел и ждал… И…. я молился, Ева. Как мог. Всеми доступными мне словами. Я просил милосердия. Просил помощи. Просил сил. Просил, чтобы ты была жива. Каждую минуту. Каждую секунду… Каждую чертову секунду… — его голос срывается.

— Я тоже молилась, Адам. Чтобы ты не приходил. Потому что за тебя я боялась больше, чем за себя.

— Не было такого варианта. Я бы пришел, при любом раскладе.

— Даже на верную смерть?

— Даже на верную смерть.

— Я не заслужила этого.

— Не говори так, — перемещаясь, сжимает ее плечи, чтобы заглянуть в глаза. Слишком крепко сжимает. — Больше никогда так, черт возьми, не говори. Поняла?

— Да, — тихо выдыхает.

Всхлипывая, отталкивает руки Титова, чтобы подскочить на матрасе и обнять его за шею. Фигурально и физически переносит на него весь центр тяжести, к чему он, конечно же, как всегда, готов.

— Все наладится, Ева. Теперь уж точно. Я обещаю, все будет хорошо.

Кровавая империя пала. С дьявольского пса сбросили корону и посадили на цепь. Им осталась самая малость: пережить. Возродить те куски в душе, которые обуглились и пострадали в процессе жестокой кровавой войны.

[1] Гулия — кукла-зомби, персонаж школы «Монстер-Хай».

Глава 60

…мы с тобой столько преодолели вершин…

День сто сорок восьмой.

— Я недостаточно страдаю, — тихо произносит Ева.

Сжимая и поправляя дрожащими пальцами подол узкого трикотажного платья, смотрит сидящей напротив нее женщине прямо в глаза. Еще два месяца назад не смогла бы вывернуть перед кем бы то ни было свое затравленное нутро. А позволить копаться в своем тронутом сознании, выискивая следственные причины, и подавно. Резнева Александра Александровна, или просто АА, как они с Адамом окрестили психолога между собой, понравилась Еве тем, что та при любых обстоятельствах спокойно выдерживала зрительный контакт. Ни удивления, ни ужаса, ни шока, никаких эмоций в светло-голубых глазах не отражалось, чем бы Титова ни поделилась. Она слушала предельно внимательно, но в то же время умудрялась без конца шуршать конфетными обертками и хрустеть печеньем. К тому же, литрами пила кофе и злоупотребляла специфической жестикуляцией, которая обычных людей могла бы нервировать и раздражать. При этом речь Александры Александровны не была шлифованной и сдержанной. Скорее даже наоборот. Случалось, что она изъяснялась импульсивно и по-человечески простодушно.

— Прости, — цокнув языком, Резнева отпивает кофе и снова смотрит на свою молодую душевно-израненную пациентку.

Ева же следит за той ритуальной траекторией, по которой женщина двигает высокую малиновую чашку — вправо и под прямым углом вверх. С бессознательностью и точностью, которая вырабатывается годами. Салатово-желтые ноготки постукивают по керамике, пока пальцы другой руки теребят такие же безобразно-яркие

крупные серьги. Кроме того, испытанием цветового восприятия служит ее оранжевый брючный костюм. Основываясь на прошлых встречах, Ева представляет, что довершают этот аутфит лаковые голубые туфли.

К бабке не ходи, внутри самой Резневой приспаны какие-то синдромы и комплексы. Но Еве нравится думать о том, как прекрасно она с ними уживается.

— Прости, Ева. Но ты должна повторить то, что сейчас сказала. Я не уверена, правильно ли поняла.

Титова закатывает глаза, прежде чем разжевать свой посыл.

— Мне кажется, что я недостаточно страдаю. И я пытаюсь сама себя наказать. Наверное, я действительно привыкла страдать. Два месяца прошло. Разве сейчас мне не должно быть эмоционально плохо? Разве не должна я переживать и плакать? А я живу, дышу, улыбаюсь… Это вообще нормально?

— Ты не обязана страдать. Никто не обязан, — категорично заявляет Резнева. — Жизнь многих бьет и швыряет в разные стороны. Каждый справляется по-разному. Кому-то действительно нужно переплакать и перестрадать. Кому-то проще перешагнуть и забыть, как страшный сон. Приемлемо и то, и другое. Только, что бы ни происходило, никто не несет на себе какой-то конкретной обязательной траурной тоски. Человеческая психика имеет разную степень гибкости. Твоя — тренированная, как спортсмен-атлет, имеет хорошую амплитуду. Так неужели ты считаешь, что стоит задавить в себе эту силу и пострадать долго и упорно, только потому, что надо? А где это написано, собственно? Кто сказал? Пошли их к черту! Не надо поднимать температуру кипения и искать проблемы там, где их не существует, пока крышку не сорвет, — после этой запальчивой речи Александра Александровна переводит дыхание, и Ева следом за ней тоже. — Не старайся казаться кому-то нормальной и понятной. Пусть хоть каждый второй скажет, что ты быстро оправилась, а ты не ведись им в угоду. Живи в своем психологическом ритме. Гармония, Ева, — медленно вдыхая и выдыхая, слишком резко взмахивает руками. — Гармония с собой. Самое важное.

— Меня действительно обсуждают за каждым углом. Меня постоянно узнают. Сто раз на день я ловлю любопытные или, того хуже, жалостливые взгляды незнакомых мне людей. Куда бы я ни пошла! Раньше меня просто сторонились, да тихо шушукались за спиной, сейчас же я — словно воскресший Иисус Христос, — ерничает Титова, раздражаясь. — «Смертные» приветствуют меня. Улыбаются и мысленно поддерживают. Я эти энергетические волны с их стороны прямо физически ощущаю. На спину лучше всего ложатся, но и к лицу липнут отлично.

Резнева откровенно смеется.

— Ну, дорогая моя, — откусывает шоколадную конфету, смотрит на ее внутреннее содержимое и только потом — снова на Еву. — Твоя жизнь стала обозреваемой для широкой публики. На самом деле, сочувствовать кому-то — нормальное человеческое качество. Да-да, Ева. Оно проявляется чаще и сильнее, чем та же вездесущая зависть. Достаточно только человеку увидеть, что у собрата все намного хуже, чем у него.

— А мне кажется, они просто ждут, когда я сломаюсь.

— Даже если так, ты сама чувствуешь, что движешься к обрыву? Готова сломаться?

— Ни фига! — с запалом отрезает Титова.

Переводит дыхание и скрещивает на груди руки.

— Я боюсь этого, — наконец, признается. — Что, если срыв случится неожиданно? Сейчас я контролирую себя. Слежу за всем. Даже за тем, о чем думаю. Но… я же не робот, в конце концов. Я боюсь, и мне страшно даже признаваться в этом.

Переставая жевать, Резнева сосредотачивает на Еве все свое внимание. От этого девушке становится несколько некомфортно, но мысленно она принуждает себя выдерживать это пристальное внимание.