Ульфила
Шрифт:
И бежал к северу Атанарих с верными людьми от Фритигерна, объединившегося с ромеями. А земли атанариховы за Истром люди Фритигерна заняли и своего предводителя назвали вождем и князем.
Для Римской Империи вражда внутри везеготского племени предстала поначалу сплошной удачей. Ибо Фритигерн, в отличие от непримиримого Атанариха, потомственной враждой к Империи не болел и охотно шел на соглашение с ромеями.
Отличные воины вези. И лучше с ними в мире жить, тем более, что от персов забот по горло, не разорваться. Потому
Ему было бы еще легче, если бы Атанарих каким-нибудь случайным образом в ходе всех этих усобиц умер. Однако ж ушел старый волк к Днестру, и никто не смог остановить его.
Надумал тогда Валент, чтобы совсем уж ему спокойно было, Фритигерна приручить. Пусть бы принял готский властитель ту же веру, какой ромеи держатся. И глаз выжидательно прищурил: ну, что на это Фритигерн скажет?
Фритигерн сказал «да». Только попросил проповедников прислать толковых и таких, чтобы на готском языке говорили.
Когда Ульфила от Валента приехал, Фритигерн на охоте был, так что посланцев новой веры без князя встречали.
Сильно разочарованы были вези.
Ждали роскошного патриарха при всех регалиях, а вместо того явился сухой, костлявый старик в простой одежде. А что спина прямая – так какой вези с прямой спиной не ходит?
Усталым выглядел. От мяса отказался, хотя видно было, что голоден. Сжевал кусок хлеба, вином запил. Юношу, который сопровождал его повсюду, как сын, отпустил, и тот убежал к княжеским дружинникам из лука по мишени бить. Сам ушел в холмы, никого с собой не взял, сказал, что побыть в одиночестве желает.
Фритигерн перед самым закатом вернулся с охоты. Ворвался на двор веселый, рот в крови – взяли оленя и печень сырую съели. «Что, епископ-то приехал?»
Мгновенно заметил среди дружинников чужака, глазами с ним встретился, головой коротко кивнул, чтоб подошел.
Меркурин подошел, лицо поднял. Фритигерн на коне сидит как влитой, плащ на Фритигерне белый с оторочкой из серебристых шкурок – у сарматов плащ этот взял. Солнце золотом его умывает. Взор у Фритигерна ласковый, сонный, как у змеи.
– Кто таков? – спросил князь.
Меркурин назвался. И сразу об Ульфиле заговорил – все равно же про него Фритигерн спросит. Так мол и так, епископ в холмы ушел.
Фритигерн без худого слова коня повернул и со двора поехал.
– Как ты его в холмах-то отыщешь? – спросили князя.
Фритигерн даже головы не повернул. Только сказал:
– В этих холмах я любого найду.
И нашел.
Смотрел Ульфила, как со стороны заката всадник на него несется, любовался. А тот коня осадил, как с Ульфилой поравнялся.
– Ты, что ли, служитель новой веры?
Ульфиле вдруг Евсевий вспомнился. Видать, не всем дано величие источать, как тому старцу. И потому просто ответил:
– Я.
Фритигерн спешился, коня за узду взял. И пошли на восход луны.
Сперва молчали, только снег под ногами хрустел. Потом вдруг спросил князь:
– Почему от людей ушел? Обидели тебя мои
Ульфила удивился.
– Вовсе нет.
– Смотри, – предупредил Фритигерн, – если что, мне скажи. Я их за ноги подвешу. – И прибавил: – Мне мир с Валентом дороже.
Опять замолчали. Поглядывал Ульфила на молодого князя искоса – так вот он каков.
Молчание Фритигерн прервал. Заговорил отрывисто, деловито: приглядел место для храма новой веры, хочет завтра Ульфиле показать. Расспрашивал, как храм тот строить, как алтарь должен выглядеть, какие святыни для храма потребны. Не выдержал – кольнул: есть тут, мол, старые каменные алтари, еще от даков, на них человеческие жертвы приносились. Камень больно хорош, мрамор – привозной. И резьба красивая. А что пятна кровавые, то их и стесать можно.
И усмехается втайне, ждет. Как, взбеленится епископ?
Ульфила не взбеленился. Это на христиан, ежели противоречили, наскакивал яростно; с язычниками же, их обратить желая, многотерпелив был. Только и сказал кратко:
– Нет, такие не подойдут.
– А мне говорили, будто христиане приносят кровавые жертвы, – сказал Фритигерн, на этот раз без всякой насмешки, от души любопытствуя. – Император ромейский будто бы таковые у себя в Городе запретил. Через то и единоверцы твои сильно пострадали. Это верно?
– Нет, – сказал Ульфила.
Фритигерн не отступался, и не понять было, дразнит он Ульфилу или действительно понять что-то хочет.
– Мы тут от одного ромея слышали, пока не убили, что ваш бог так и сказал: ешьте, мол, мою плоть и пейте кровь из моих жил.
– За что ромея того убили? – неожиданно спросил Ульфила.
Фритигерн отмахнулся.
– За дело. Ты на вопрос мой ответь.
Но Ульфила молчал.
Фритигерн обращался в христианство с честной истовостью варвара. И людей своих понуждал к тому же. Сказал, что станет христианином, слово дал – значит, в лепешку разобьется, а сделает, чтобы только гордости своей не ронять.
Тем более, что оказалось все это не так уж скучно, как сперва опасался. И к епископу постепенно привык – а ведь поначалу показался он князю чуть ли не слабоумным.
Князь так Ульфиле сказал:
– Работа тебе предстоит трудная. Мне паренек твой говорил, будто ты мяса не ешь и вообще дурью маешься.
Ульфила улыбнулся.
– Это «пост» называется.
Но Фритигерн только рукой махнул.
– По мне, хоть как назови, а все равно дурь. Тебе силы понадобятся. Думаешь, просто будет объяснить моим вези, почему они должны твоему плотнику поклониться? – Он торжествующе улыбнулся. – Это я, может быть, понимаю, что такое мирный договор с ромеями. И как вкусно можно поесть и сладко выпить под этот договор. А они воины. Они на мои соображения плевать хотели. Им такое подавай, чтоб за душу забирало. А какая у них душа – то тебе, наверное, рассказывать лишнее, сам знаешь. Нет, – заключил Фритигерн, – если ты хочешь хорошо сделать свое дело, ты должен питаться по-человечески, а не травой, будто лошадь или коза.