Улица Ангела
Шрифт:
Мисс Мэтфилд сказала, что ей его очень жаль, а про себя подумала, что такая смесь Хай-Гейтского с чужеземным, в сущности, производит весьма нелепое впечатление и как-то объясняет всю обстановку этого вечера. В зале все, кроме нее и мистера Голспи (да и относительно него она не так уж была уверена), казались не совсем обыкновенными и непонятными. Юноша с фамилией на «инский» и его приятели были очень милы, но все же мисс Мэтфилд почувствовала облегчение, когда подошел мистер Голспи, самоуверенный и важный, и сказал:
— Как вы насчет того, чтобы потанцевать со мной? Не возражаете?
— Конечно. А я думала, что вы не танцуете. Ведь вы еще ни разу не танцевали сегодня, правда?
— Нет, я ждал вас. Вы — как раз подходящая для меня дама. Танцевать я умею, но имейте в виду, я не так ловок,
— Если я еще выпью, я совсем опьянею. У меня уже и сейчас в голове туман.
— Не беда, если он еще немного сгустится. Я за вами присмотрю, не беспокойтесь.
Но она покачала головой. Снова зазвучала музыка, черные кудри маленького еврея летали над клавишами, а его товарищ важно склонялся над своим инструментом. Мистер Голспи властно обхватил ее за талию. Он явно не был блестящим танцором, а если бы даже и был, то не имел возможности показать себя в такой тесноте — теперь число танцующих, казалось, увеличилось вдвое.
— Как вам нравится это сборище? — спросил он с улыбкой.
— Очень нравится. Здесь весело.
— Рад, что вы так думаете.
— Вы сказали это таким тоном, как будто вамтут не очень нравится.
— Нет, здесь недурно. Но слишком много народу. Я бы предпочел быть где-нибудь с вами наедине.
В перерыве между танцами гости ели, пили, курили и болтали, всё разом. Одна девушка, служившая секретарем в каком-то посольстве, подошла к мисс Мэтфилд и мистеру Голспи с «инским» и другим мужчиной постарше (девушка эта была очень весела и, видимо, сильно подвыпила, но в ее поведении не было ничего неприличного), а затем к ним подсела еще другая гостья, молоденькая иностранка в какой-то безобразной, обшитой мехом жакетке, и они вшестером сидели в уголке, пили, ели, курили и болтали так же усердно, как остальные. Через некоторое время хозяйка опять что-то прокричала, а высокий хозяин на этот раз тоже издал дребезжащим тенором какие-то удивительные звуки, потом изобразил на лице широчайшую улыбку — и тотчас все уселись, где попало, и люстры потушили. Только тот угол, где еврей все еще сидел за роялем, остался ярко освещенным. У рояля появился низенький толстяк с громадной лысой головой и желтым мясистым лицом. Он стоял, неопределенно улыбаясь всем, кто ему аплодировал. Еврей взял несколько звучных и заунывных аккордов. Коротышка поднес руку ко рту, словно для того, чтобы нажать невидимую кнопку, и, когда он опустил руку, лицо его стало неузнаваемо: улыбка исчезла, брови поднялись по меньшей мере на полтора дюйма, глаза смотрели трагическим взором из глубоких орбит. Мисс Мэтфилд все это приметила. Она почему-то теперь видела все словно сквозь туман, но стоило ей сосредоточить на чем-нибудь внимание, и каждая подробность (как, например, рот и брови коротышки) выделялась выпукло и отчетливо. От этого все становилось уморительно-забавным, и мисс Мэтфилд было очень весело. Коротышка запел густым, сочным басом, и этот бас немедленно привел мисс Мэтфилд (обожавшую сочные и низкие голоса) в мечтательное упоение. Толстяк пел одну песню за другой, то изливая глубочайшую меланхолию и смертельную горечь, то переходя к непонятному взрыву восторга, бурному и неудержимому, как революция. Не сводя глаз с его лунообразного, желтого лица, мисс Мэтфилд слушала чарующие звуки, и ее душа уносилась вдаль по изменчивым волнам музыки, а тело покоилось на могучем плече и руке мистера Голспи. Ей было жаль, что это скоро кончилось и толстяк стал с удивительной быстротой попеременно то кланяться и улыбаться, то хмуриться и трясти головой, а потом отошел к столу, где съел полную тарелку сандвичей, запивая их легким пивом; набивая рот, он беседовал с пятью людьми одновременно.
Успели еще протанцевать только один танец, потому что время подошло к двенадцати. На миг все притихли, потом, с боем часов, и женщины и мужчины повели себя так, как люди, которым у самой виселицы объявили о помиловании (может быть, некоторым из них и мерещился иногда призрак виселицы). Никогда в жизни мисс Мэтфилд не видела, чтобы так дружно поднимали бокалы, чокались, жали руки, хлопали друг друга по спине, обнимались и целовались. «Инский» поцеловался с маленькой девушкой в обшитой мехом жакетке и с секретаршей
— Я думаю, мне пора домой, — сказала мисс Мэтфилд мистеру Голспи. — Уже очень поздно.
— Хорошо. Я еду с вами. — И, не обращая внимания на неприятного субъекта, бормотавшего им вслед угрозы, он взял ее под руку, проводил через толпу, чтобы она могла проститься с хозяевами, затем повел к выходу. У дверей они расстались и пошли одеваться. Когда мисс Мэтфилд воротилась в маленькую переднюю, ее пьяный поклонник был уже тут. К счастью, вернулся и мистер Голспи.
— Ну, в чем дело? — сказал пьяный хрипло и воинственно и сделал попытку положить руку на плечо мистеру Голспи.
— Дело в том, что вам надо отправляться домой и лечь спать, — ответил тот, окинув его презрительным взглядом.
— Домой! Спать! — фыркнул пьяный. — Что за идиотский разговор! В постель! — Он приосанился. — Я хотел только поздравить эту молодую леди с Новым годом — и больше ничего. — Он неожиданно обнял мисс Мэтфилд.
На этот раз мистер Голспи сразу схватил его за обе руки и скрутил их с такой силой, что тот вскрикнул.
— Идиотский разговор, да? — сказал мистер Голспи, приближая к нему лицо. — Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, Новый год начнется для вас так скверно, как вам и не снилось никогда. Понятно? — Он встряхнул пьяного. — Слышали? — И он толкнул его так, что тот отлетел назад.
Потом мистер Голспи подошел ближе, чтобы убедиться, понадобится ли дальнейшее воздействие, но, увидев, что долговязый больше не намерен с ним связываться, вернулся к мисс Мэтфилд.
— Я вызвал по телефону такси, — сказал он спокойно. — Там, где я одевался, есть телефон. Машина будет здесь через минуту. Хотите, подождем на улице и подышим свежим воздухом?
Мисс Мэтфилд была не то испугана, не то приятно возбуждена только что происшедшей сценой. Вино, танцы, музыка, поцелуи и общее шумное веселье в течение всего долгого вечера привели ее в совершенно сумбурное состояние. Утомленная, взволнованная, робеющая и в то же время полная восторженной отваги, вышла она из флигеля вслед за своим кавалером («грубое животное или герой?») в тень большого дома. Как раз там, где эта тень кончалась, мистер Голспи остановился.
— Мы можем и здесь подождать, — промолвил он.
Она не возразила, что разумнее ждать на улице у ворот. Она остановилась, не говоря ни слова.
— Ну что ж, вечер был неплохой, — начал он. — Но к тому времени, когда вы захотели уйти, мне тоже успело все надоесть. А те будут веселиться до утра, пока не придет молочница. Впрочем, и я не ушел бы так рано, если бы не вы. По-моему, мы с вами хорошо проводили старый год. Нам следует встречаться почаще.
— Вы так думаете? — В том состоянии, в каком находилась мисс Мэтфилд, трудно было сохранить подобающую сдержанность и насмешливый тон, но она старалась изо всех сил.
— Да, разумеется, — ответил он спокойно. — Вы — девушка в моем вкусе, а я таких не часто встречаю.
— Благодарю за комплимент, — сказала мисс Мэтфилд и тут же рассердилась на себя за то, что сказала так мягко.
— Так вот, мисс Мэтфилд… нет, черт возьми, не могу я величать вас «мисс Мэтфилд», — во всяком случае, вне конторы не буду. Как ваше имя?
— Лилиан, — ответила она едва слышно.
— Хорошее имя. Лилиан. Так вот, Лилиан, теперь, когда мы выбрались из этого обезьянника, где все сейчас обнимаются и целуются, я могу как следует поздравить вас с Новым годом. — И без дальнейших церемоний он привлек ее к себе, несколько раз поцеловал и обнял так крепко, так крепко, что она едва дышала.