Улица Франсуа Вийона
Шрифт:
Он уже не спрашивал: а это зачем? И злобы у него не было, и удивления, ибо глупо удивляться людям или злиться на них потому, что им не нравится естественное течение вещей. Нынешний человек стал прихотливым и капризным, как античные боги, и всю Землю он норовит превратить в сплошной Олимп. И забывает при этом: что он, человек, даже становясь богом, не перестает быть просто человеком.
– Мама, - сказал Тим, - а завтра днем пойдем к Юноне. Пойдем?
– Хорошо, - согласилась мама, но выразила Тиму неодобрение по поводу его жаргона.
– Не к Юноне, мой мальчик, а в кафе "Грудь Юноны".
– А папа и дядя Гил ходят к Юноне.
–
– ...возникает дисгармония, - продолжил Тим, - а в человеке все должно быть прекрасно и гармонично.
– Ты мог ограничиться понятием прекрасного, потому что прекрасное без гармонии немыслимо.
На улице Метагалактики Тим и его мама свернули направо в конце этой улицы, которая вела прямо к морю, находилось кафе "Атлантида", где продавали самое вкусное фирменное мороженое, а в полночь достигало своего зенита искусственное, почти как настоящее, солнце.
Место мальчика и женщины заняли две девушки в белом, видимо, сестры. Во всяком случае, они были так похожи, что одолеть это впечатление было бы очень нелегко, даже если бы сами девушки стали отрицать свое родство.
– Мне страшно нравится тигрон. А вам? Он весь такой полосатый-полосатый, - сказала та, что была рядом с ним.
– Представьте себе, и мне, - радостно откликнулась та, что была подальше.
– Один знакомый, он работает в лаборатории синтетических мехов, говорил мне, что в середине прошлого века самыми роскошными считались натуральные леопардовые манто. Их было всего пять штук: у жены какого-то несчастного президента, жены одного короля, американской кинозвезды и еще у кого-то. А теперь леопард совершенно вышел из моды. Мой знакомый говорил, что на ближайшие десять лет мода на леопарда не заложена даже в проблем-плане. А тигроп продержится еще полтора года - только цветовая гамма полос будет варьироваться.
– Мне лично, - сказала та, что была подальше, - очень нравится люминесцентная голубая полоса.
– Ну, дорогая, - улыбнулась ее спутница, - это дело личного вкуса, хотя мой приятель из лаборатории синтетических мехов - между прочим, очень талантливый ученый - предпочитает другую формулу: дело личной безвкусицы.
С полминуты они молчали, а потом та, что была подальше, очень решительно произнесла:
– Я была бы чрезвычайно признательна вам, если бы вы познакомили меня со своим приятелем из лаборатории.
– Дорогая, если вы настаиваете...
– Я не настаиваю, но такой энергичный отказ...
– Что вы, дорогая, - встрепенулась приятельница сотрудника лаборатории, - я, кстати, сама хотела предложить вам это знакомство. Уверена, он тоже будет очень-очень рад.
– Ну, - покорно улыбнулась ее спутница, - если это может доставить ему радость, с моей стороны было бы просто бестактно отказываться.
– Дорогая, поверьте, это уже совершенно ни к чему: в конце концов, никакой дилеммы нет - вы непременно, вы обязательно должны познакомиться, только время надо выбрать.
– Сегодня у меня, кстати, свободный вечер, но так, невзначай...
– Что вы, - воскликнула приятельница ученого, - это будет для него таким сюрпризом! Но если вы предпочитаете другой день, пусть даже на следующей неделе, или, если надо, в будущий ваш приезд... Не стоит, говорите, откладывать, потому что
– В десяти шагах отсюда телефон: мы только что миновали его.
– Телефон не нужен, дорогая: у меня в сумочке рация. Алло, милый! Да, это я, я...
– Если можно, чуть погромче - мне хотелось бы услышать его голос.
– Пожалуйста. Нет, это не тебе. Здесь одна моя приятельница - я очень-очень хотела бы познакомить вас. Не надо, не надо благодарить меня - я знаю, что ты всегда рад угодить мне. Лови поцелуйчик.
Они не видят меня, думал он, я для них физическая величина, которой можно пренебречь. А собственно, возразил он себе, почему пренебречь? Просто у них свои дела, и они занимаются этими своими делами, которые касаются только троих. Им тоже не слишком легко, во всяком случае, одной из них. Да, но их трое...
А Тим со своей мамой уже сидят в "Атлантиде" и едят лучшее в городе фирменное мороженое под лучами полуденного солнца, которое почти как настоящее. А потом Тим будет плавать в бассейне, потому что радости жизни - прежде всего для детей. И там, в бассейне, он будет играть в волейбол с тюленем, который тоже еще ребенок и умеет по-настоящему радоваться.
Толпа несла его с прежней силой, но теперь у него появилось нелепое ощущение скафандра, плотно, будто натянутая резина, облегающего тело. Прикосновения и толчки воспринимались как пространственно удаленные, пропущенные через амортизирующую среду. Эти ощущения были предвестниками отчаяния, которое, вопреки всякой логике, сочеталось с предельной инертностью и безразличием, нисколько не влияя на них и не подвергаясь никакому воздействию с их стороны.
Белка в своем беличьем колесе развивала бешеную скорость, но ленивец, который взбирался на дерево рядом, доводил до безумия своей медлительностью.
Что же это, хотелось ему крикнуть, что! Стяните с меня проклятый скафандр, дайте мне свою силу, немножечко своей силы, люди! Хотя нет, разве они не дают мне своей силы? Ведь это я не могу сделать их силу своей - раньше мог, а теперь не могу. Они дарят мне свою силу, как прежде, а я не могу принять ее, потому что...
Он не знал, почему - он знал только, что так бывает, но почему так бывает, он не знал. Когда ему было хорошо, он спокойно и уверенно работал: сначала объемное и ароматическое телевидение, потом телевизионные фантомы, которые почти как настоящие живые люди потом...
У него были еще какие-то планы, но теперь они потеряли смысл, эти планы, и он забыл их. Совершенно забыл, как будто их никогда и не было.
На проспекте Эйнштейна зажглись огни. Невидимый жонглер перебрасывал огни с этажа на этаж, с дома на дом, с левой стороны проспекта на правую. Вечернее небо над человеческими головами пронизывалось беззвучными молниями, которые пробегали стремительно, как энцефалограммы на экране гигантского кинескопа. Мерцающий силуэт девушки с прямыми плечами и непомерно вытянутой талией призывно протягивал руки - когда руки воздевались к небу, было понятно, что девушка ждет солнца. Потом девушка вдруг начинала дрожать, и в груди ее загоралось мерцающее алое сердце. Ритм сердца учащался с каждой секундой - оно уже не мерцало, а пламенело; девушка медленно, как будто против своей воли, отступала к стене дома, и было ясно, что с минуты на минуту ее настигнут. Но в то самое мгновение, когда она прижималась вплотную к дому и отступать было уже некуда, силуэт исчезал.