Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Шрифт:
Трубка отчаянно заверещала.
— Значит, из энзэ! Все, что он попросит. Вам понятно? — в голосе зазвучал металл. Он послушал собеседника полминуты, нахмурил брови, сжал губы. — Учтите, генерал, моя просьба равнозначна приказу. Приказ начПУра. Теперь ясно?.. Очень хорошо! Ну, желаю здоровья и успехов в руководстве городом... Нет, сейчас едем дальше.
Он бросил трубку на рычаг:
— Лады, Федя?
— Лады. Спасибо.
— И не откладывай. С места в карьер — и к нему. И жми на него — ничего не бойся!
— А я и не боюсь, — пожал плечами Гуркин. — Вообще-то он мужик неплохой и даже сговорчивый. Но прижимистый — ух!
— На сей раз никакого «ух» не будет... Ну, Федя... — они снова обнялись. —
Гуркин пошел их провожать. Я из окна его кабинета смотрел, как одна за другой на улицу Королевы Вильгельмины, визжа шинами, вереницей выезжают машины, заполнявшие двор.
Гуркин вернулся:
— Все дела отставить! Афанасьева, Макарова и Чабана — ко мне. Едем к Замерцеву. Вы тоже.
Распределяя обязанности среди сотрудников отделения, Гуркин, помимо общего руководства, оставил себе только одну. Зато какую!
Театры!
В Будапеште больше двадцати театров. И все, разумеется, охватить подполковник не мог. Но два он ни на день не выпускал из поля зрения: Венгерскую оперу и Национальный театр. Со времени прихода к власти диктатора Хорти в девятнадцатом году венгры, можно сказать, позабыли о том, что в мире существует русская оперная музыка и драматургия. Чайковский, Бородин, Римский-Корсаков, Мусоргский для многих из них были пустым звуком. Не имели, особенно венгры средних лет и молодежь, представления и о пьесах Чехова, Толстого, Островского, не говоря уже о Горьком или драматургах советского периода.
И подполковник Гуркин поставил своей целью вернуть венгерским зрителям утраченные для них имена русской, да и не просто русской, а мировой классики. Не в одиночку, разумеется, а точно, прицельно направляя своих помощников из числа ведущих, прогрессивно мыслящих актеров и режиссеров, таких, как Гильда Гоби и Тамаш Майор в Национальном театре, как директор Венгерской оперы Аладар Тоут, высокий, румяный, всегда улыбающийся, с седым венчиком вокруг круглой розовой лысины, и его жена, всемирно известная пианистка Анни Фишер. С первых же дней создания отделения по работе среди населения Венгрии наша бордовая «шкода люксус супериор» почти каждый вечер парковалась на стоянке возле этих крупнейших театров Будапешта либо свозила ведущих актеров и режиссеров в ставший им хорошо знакомым дом на улице Королевы Вильгельмины номер четыре. Отличное знание немецкого и английского языков позволяло Гуркину делиться с театральными деятелями своей эрудицией, убеждать их, помогать дельными советами. А майор Афанасьев, как бы подкрепляя слова своего начальника, привозил в театры на нашем грузовичке все то немногое, что удавалось раздобыть из дефицитного в то время съестного.
Все чаще по вечерам деятели этих театров сначала смущаясь, робко, бочком, а потом все смелее и смелее стали появляться в нашей столовой, ужинали вместе с нами, вели увлеченные застольные беседы. И мы делали вид, что не замечаем, когда известные артисты, особенно женщины, словно ненароком забрасывали в свои приоткрытые сумочки то сдобу, приготовленную нашими поварами, то конфеты, то холодное, нарезанное кусками мясо. Нелегко им и их семьям жилось в то время, что и говорить!
А теперь оторвемся ненадолго от плавного течения времени и в соответствии с его странностями совершим немыслимый прыжок на пятьдесят лет вперед.
29 ноября 1995 года я получил письмо из Венгрии от пожилой женщины по имени Аги — мы с Зоей после войны близко знали ее семью. Тогда ныне преклонного возраста дама была еще подростком и бегала с голыми коленками, как сейчас модные женщины гораздо более солидных лет.
Вот цитата из ее письма:
«Там, где вы жили, Вильма Кирайне, 4 — повесили в прошлом году памятную плиту. Вот что она говорит: «Здесь с 1945 по 1948 был турма советской государственной безопасности, где мучили много невинных венгерских людей».
Разве это правда?
Это было так? А я помню другое, что советский состав жил там с семьей. Ведь один раз моя мама и я посетили там тебя, Зою и Толю».
Вот такое письмо,
Смешно и мерзко!.. Оказывается, в Венгрии теперь тоже можно врать и клеветать без всякой опаски. Ну да, ведь тех людей, которым мы с открытым сердцем дарили свое гостеприимство и которые так же сердечно принимали его, уже давно нет... Почему бы безнаказанно не поиграть в политические игры?
А тогда мы вместе с ведущими венгерскими служителями Мельпомены и Терпсихоры радовались первым успехам нашей общей работы. Дебютировала на сцене Венгерской оперы и пошла с триумфом, собирая переполненные залы, «Хованщина» Мусоргского, готовился спектакль «Князь Игорь» Бородина. А в Национальном театре заговорили по-венгерски «Три сестры» и их окружение, заново переводился «Ревизор»...
Вот, оказывается, каких впечатляющих успехов можно добиться за короткое время, если целенаправленно мучить много невинных венгерских людей в «турма советской государственной безопасности» в бывшем графском доме по улице Королевы Вильгельмины в самом центре Будапешта!
Одна забавная деталь. Антон Чехов на венгерском языке звучит так: Чехов Антал, Лев Толстой — Толстой Лео. Ну и так далее — венгры почти все чужие имена переделывают на свой лад. А уж отчества персонажей в обязательном порядке произносятся впереди имен. Например, в «Ревизоре» Н. В. Гоголя Добчинский с венгерской сцены говорит так: «Мое почтение, Андреевна Анна... Антонович Антон прислал вам записку».
С этим ничего не мог поделать даже всеми уважаемый подполковник Гуркин. Бился, бился да и махнул рукой: ну, какая в конце концов разница, главное, лед тронулся. Русские пьесы, оперы, балеты, русская музыка пошли к венгерской публике.
Руководство Венгерской оперы, поднявшейся на новую ступень в своем художественном развитии, первым признало заслуги подполковника Гуркина, причем самым неожиданным и приятным образом, Нашему отделению была «на все времена» бесплатно предоставлена ложа, кажется, номер десять, во втором ярусе зала, недалеко от правительственной. Ложа никогда не пустовала. Если на спектакль отправлялся сам Гуркин, он обязательно брал с собой в первый ряд ложи кого-нибудь из сотрудников. А еще один усаживался на короткую кушетку во втором ряду ложи. Особенно часто можно было застать здесь подполковника Макарова, любителя «Ослиной серенады». Он жаловался на плохой сон, глотал на ночь всякие таблетки. А здесь, в опере, на куцой кушетке, утвердив на полу ноги, клялся Макаров, что спит как убитый. Под любую музыку, и притом видит замечательные сны.
Как-то подполковник Гуркин пригласил нас с Зоей на премьерный спектакль в Венгерскую оперу — балет Делиба «Коппелия». Я мог бы и отказаться, Гуркин знал, как много мне приходится работать именно по вечерам. Но Зоя, большая любительница музыкальных представлений, мягко, но непоколебимо заставила меня отказаться от запланированной на тот вечер привычной беготни по молодежным клубам и отправиться с ней на «Коппелию».
Я был просто потрясен увиденным. Сделать из магической сказки Гофмана такое феерическое, комическое и одновременно трагическое зрелище мог только очень талантливый режиссер. Ну а прима-балерина, танцевавшая Коппелию, привела меня в полный восторг. Так изобразить сначала неуклюжую, руки-ноги на шарнирах, бездушную куклу и постепенно, незаметно перейти на страстный, неукротимый, прямо-таки сверх всяких человеческих возможностей огневой танец! Я аплодировал до боли в ладонях. Зое тоже очень понравилось. А Гуркин смотрел на нас обоих и загадочно улыбался.