Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Шрифт:
В день моего рождения тоже все шло как по маслу. И вдруг — затор. В типографии. Спрашиваю у выпускающего:
— В чем дело?
— Звонил литовец, — отвечает, — просил газету в штаб ему не носить. Сам сюда заявится.
— Литовец? — удивился я. С чего это вдруг военнослужащего, по всей видимости офицера, называют по национальности?
— Ну, полковник Корсаков. Без его подписи печатать газету не положено.
— Так ведь сам редактор уже подписал и домой уехал: что-то у него там стряслось с дочками.
— Редактор — реактором, а литовец — литовцем. Вот он подпишет, номер даст, штамп поставит, тогда и начнем печатать. А пока — ждем.
Полковник Корсаков, пожилой, представительный, черноволосый, с высоким лбом мыслителя, заявился минут через двадцать.
— Новенький? — мимолетно улыбнулся мне. — Где поселился? Здесь, на поселке? Или в городе?
— В городе. Комната в частном доме на Чангарской.
— О, повезло! Я как раз еду мимо, заброшу. Только вот просмотрю по-быстрому и печать пришлепну.
— А мы, товарищ полковник, с вами, можно сказать, земляки, — сказал я, когда получилась небольшая задержка с последней полосой. — Вы из Литвы, я из Латвии. Соседи.
— Из Литвы? — удивился Корсаков. — Это я из Литвы? Вот уж где никогда в жизни не был!
— Но вы как будто литовец?
— Кто сказал? С рождения чистокровный русак, да еще из самой средней полосы России.
— Странно! А выпускающий говорит — литовец.
— Слушай ты их больше, дуралеев! — нахмурился Корсаков, пытливо стрельнув в меня черными маслинами глаз, — не разыгрываю ли? — Литирую я газету — вот и литовец. Лито, литературный отдел, цензура. Понятно?.. Ты что, впервые в газете?
Вообще-то точный ответ на этот вопрос не так прост, как кажется. Одним «да» или «нет» не отделаешься.
В Будапеште была такая газета «Уй Со». Если перевести на русский — «Новое слово». Издание Красной Армии для населения Венгрии. В Вене соответственно — «Эстеррайхише цайтунг» — «Австрийская газета». В ту и другую я иногда заходил, друзей там у меня было много. В «Эстеррайхише цайтунг» недолгое время даже числился на штатной должности, получал там зарплату. Но работу выполнял совсем для других, далеко не журналистских организаций.
И ни о каких литовцах я ни в той ни в другой газете слыхом не слыхал. Позднее я узнал, что цензура там тоже существовала. Но особого рода: последующая. Вышедшие номера газет отправлялись в Москву и обследовались специалистами со знанием языка. За «не те» статьи редакторам полагался целый набор взысканий. Полковнику Лазаку, редактору «Эстеррайхише цайтунг», как раз при мне нацепили тринадцатый по счету выговор. Но он только посмеивался:
— Где наше начальство еще найдет другого советского полковника, говорящего и пишущего по-немецки? А, Бог даст, найдет да заменит — я первый им спасибо скажу. Вот так надоело! — и провел ребром ладони по кадыку.
Редактор «Нового слова», тоже полковник, известный венгерский писатель Бэла Иллеш, напротив, не имел ни одного выговора. Не потому, что реже пропускал в газету «не то». Он находился на особом положении и неделями вообще не появлялся в редакции. Вместо Иллеша Москва лепила замечания и выговоры его заместителю, венгру без всякого звания Гезе Кашшаи. А ему, сугубо штатскому человеку, эти выговоры по военной линии были, как говорят не только электрики, до лампочки.
Но не будешь ведь обо всем этом докладывать полковнику Корсакову в ответ на его простенький вопрос.
И я подтвердил смиренно, не вдаваясь в подробности:
— Так точно, товарищ полковник, впервые...
И тут же заработал раздраженное:
— Оно-то и видно, что впервые... Вас что, не предупредили: в армейских газетах никаких «полков», никаких «батальонов», никаких «рот» нет и быть не может. Максимум — «отделение». В самом крайнем случае — «подразделение, где командиром такой-то». Но это уже по согласованию, — он показал карандашом вверх. — А у вас здесь что? «Слово о полку Игореве». Вы что, очумели? Полк в военной газете!
И дважды подчеркнул слово «полк» тем самым толстым красным карандашом, который держал в руке.
— Так это же не просто «полк», а слово из названия древнего произведения! — пытался защищаться я. — В заметке говорится, что солдат прочитал в библиотеке среди прочих книг «Слово о полку Игореве». Что тут крамольного?
— А то, что газету в таком виде я подписывать не стану, — разорался Корсаков. — Либо убирайте к чертям собачьим «полк», либо завтрашняя газета не выйдет. Посмотрим, что вы тогда запоете! Ставят тут всяких новичков, черт возьми! Совсем Смирнов распоясался!
Что было делать? «Свежая голова» уже смотался. Из офицеров я один. Печатники смотрят на меня волками: «Кочевряжится еще, ночь здесь с этим прокукуешь».
— Как же быть?
— Сказано вам: либо статью снимайте совсем, либо слово «полк» замените на «подразделение». «Слово о подразделении Игореве» — все, кому надо, поймут.
Никаких запасных заметок, как на грех, не оказалось, хотя я добросовестно пошуровал во всех столах сотрудников редакции. И мне пришлось, тихо кляня «земляка», пойти на позорную капитуляцию. Сам, своей собственной авторучкой вычеркнул слово «полк», заменив его на «подразделение». И получилось точно так, как говорил Корсаков: те, кому надо, поймут. А остальным не обязательно.
Следующим утром я был вызван к редактору газеты полковнику Леониду Васильевичу Смирнову. Он-то как раз был из тех, кто понимал.
— Что за злодейство! — с молнией во взгляде вопрошал он, многообещающе постукивая очками в руке по злополучному «подразделению».
— По... полковник Корсаков! «Иначе, говорит, не подпишу газету».
— А-а, Корсаков! Так мне сразу и следовало подумать... Надя! — уже на ходу бросил секретарю-машинистке. — Я к начальнику политотдела армии.
Мне больше ни слова.