Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Шрифт:
«...Бобы, кажется, перехвалили. Мороки с ними много, а толку мало. Нынче был случай, ну прямо анекдот. Приехал я как-то в бригаду, смотрю, недалеко от фермы посевы бобов до того заросли лебедой, что их и. не видно. Говорю бригадиру: страви хоть скоту эти 12 гектаров, если не сумел вовремя обработать. Приезжаю через несколько дней и не могу узнать поле: стоят бобы чистенькие, правда слегка помятые, а в междурядьях ни травинки. «Молодцы, говорю, давно бы так-то». А бригадир смеется:
И что, слушай, за растение? В зеленом виде ни одно животное не ест. Надо молоть на муку и подмешивать к силосу либо к фуражу. А это денег стоит. Да сколько затрат на выращивание! Нет, брат, не тот конь. Горох, пожалуй, лучше приживется».
Я сидел, затаив дыхание.
А Георгиев, кряхтя и крутясь в кресле, прочитал это место три раза подряд, Так ничего и не сказав, стал читать дальше. А там уже и немного осталось.
Прочитал. Отложил очерк, задумался.
— Куда хочешь эту статью дать?
— В альманах «Алтай». В последний номер за год.
— Ну что сказать, — откинулся в кресле. — Все здесь верно. Прошибли мы с этими бобами. И ученые наши хороши. Считали, считали — и просчитались.
— Значит, очерк можно печатать?
— А куда против правды денешься? Не мы — так другие напечатают. Еще хуже, — и подает мне очерк. — Давай!
— Александр Васильевич, еще одна просьба. Завизируйте, пожалуйста. Без вашей визы очерк не пропустят.
— Лито?
— И лито, и издательство, и сектор печати.
— Да, это у нас — пожалуйста! — и написал на оборотной стороне последней страницы: «Печатать без исправлений и сокращений. А. Георгиев»...
Летел я из крайкома, как будто несло меня суховеем.
И дальше все пошло молниеносно, словно только и ждали решения Георгиева, хотя о нем никто еще и не подозревал.
Утром звонит мне директор издательства Лавренов:
— Лев Израилевич, в одиннадцать нам с вами велено быть у зав. сектором печати крайкома.
— По какому вопросу?
— Не говорят. Чувствую, вляпались мы с вами в неприятное дело.
— Ничего, Геннадий Викторович, бог не выдаст, свинья не съест.
В половине одиннадцатого зашел за Лавреновым.
— Лев Израилевич, у вас такой вид, словно на праздник собрались. А я всю ночь плохо спал. Вот чую, чую...
Неважное у тебя чутье, товарищ директор издательства!
В отделе печати — сбор дружины. Нет только никого из цензуры. Ладно, ладно, голубчики, мне-то все понятно. Вы свое гнусное дело сделали, кого надо насторожили — и в сторонку. Мол, и я не я и свинья, точнее овца, не моя.
Ну, посмотрим, посмотрим!
Зав. сектором печати открывает... Что? Совещание? Собрание? Избиение? Не знаю, как уж и назвать.
— Лев Израилевич! Когда я пришел в «Молодежь Алтая», вы были моим первым учителем! — маленький, стремительный, он живо жестикулирует, голос полон пафоса. — И хорошим учителем, Именно вы говорили мне, что в статье все должно отражать правду жизни. А что же получается теперь?
Он бросил, можно даже сказать, швырнул на стол очерк «В сушь».
— Сомнительный автор, клеветническая статья. И ваша собственноручная подпись в качестве главного редактора альманаха. Как же прикажете это понимать, Лев Израилевич?
— А так, что я от своей подписи не отрекаюсь, автора считаю очень перспективным и честным литератором. А его очерк «В сушь» талантливым и правдивым.
Как говорится в таких случаях, шум в зале. Ну, хоть и не в зале, но в достаточно большой комнате.
— Значит, вы так определяете статью, порочащую бобы? — Я нажимаю на слово «очерк», он — на «статью». — А знаете ли вы...
— Политическая культура?
— Не только. Это наш алтайский вклад...
— А я консультировался по сему поводу со знающим агрономом.
— Какие еще тут могут быть агрономы, какие агрономы?.. Словом, есть мнение...
— Погодите, не торопитесь! Вас даже не интересует его фамилия?
Зав. сектором сморщился, как от кислого яблока дички:
— Да не о том вы, не о том, Лев Израилевич!
Я вынул очерк из внутреннего кармана пиджака, аккуратно, не спеша, расправил и положил последней страницей на стол.
— Хоть это прочитайте.
Он прочитал... В выразительных глазах явственно заметался испуг.
— Все! — пришлепнул миниатюрной ладошкой по столу. — Собрание закончено! Альманах с очерком можно печатать. Поторопитесь, Геннадий Викторович, ноябрь кончается, а это ведь последний номер года.
— Но вы же сами приказали: снять альманах с работы, — Лавренов чутко уловил ситуацию. — А куда же теперь я дену брошюры о героях страды, которые вы дали взамен?
— Слышали, что я сказал? — зав. сектором сурово супил густые черные брови. — Альманах печатать!.. Все, все, все! Можно расходиться.
По дороге домой (мы снова шли вместе пешком) Лавренов без конца принимался хохотать. Вытрет глаза и снова хохочет.
— Ну, вы это здорово! Ха-ха-ха! Ну, додумались!
Мне тоже было весело...
Альманах вышел в свет в неслыханно короткий срок.
Хотел бы я посмотреть в лицо невидимкам, которые затеяли эту каверзу.
...И вот наконец поставил я последнюю точку в своем довольно объемном романе «Звезды чужой стороны».
Конечно, подержать его немного дома в ящике письменного стола, чтобы хорошенько отлежался. Потом, придираясь к каждому слову, прочитать снова, выудить последние «ашипки» и «апичатки» и — с богом! — в издательство. Но одновременно второй экземпляр романа отправить в журнал «Сибирские огни». Это всегда честь автору, если книга, до выхода в свет отдельным изданием, будет напечатана еще и в журнале.
Упаковываю и отношу на почту.
Представьте себе, «Звезды чужой стороны» в «Сибирских огнях» показались. Понравился роман главному редактору, членам редколлегии. Прислали мне телеграмму: «Ваш роман будем печатать в продолжениях, начиная с девятого номера».
Я вне себя от счастья. Но где-то внутри шевелится крошечный червячок сомнения. Не может быть, чтобы все прошло так гладко. Потеряют рукопись. Раздумают печатать. Мой роман перекроется другим, более интересным. Наконец, каверзы лито...