Улица Пратер
Шрифт:
— Завтра в десять зайдет за мной. Но до тех пор мне нужно уже на что-то решиться. А это — нелегкое дело.
Йошка надолго замолчал, потом почти выкрикнул с упреком:
— А я-то думал: ты другом мне станешь! Часто приходить ко мне будешь. Я ведь такой одинокий!
Чувствую, что у него сердце надрывается. И глаза как-то подозрительно блестят.
Потом он спросил, где я живу, и, вздохнув, сказал:
— Совсем близко от меня!
Я пришел домой, сел на кухне, где мама стряпала ужин. Мы долго молчали, потом она сказала:
—
Я не ответил. Не знал я, что ей ответить.
— Мне-то уж все одно, — махнув рукой, призналась мама. — Меня нет больше, есть только вы. А я об одном пекусь, как сделать, чтобы вам было хорошо. Знать бы вот наперед, как оно лучше-то! А у кого узнаешь, кого спросишь?
Помолчали еще немного, и она снова принялась жаловаться:
— Для матери ее ребенок — это всё. Она за него что угодно сделать согласна. Вон бедняжка Ола совсем извелась, как сыночка потеряла. Муж, он и дома почти не бывал. А теперь она и вовсе одна с дочкой осталась. Таскает ее за собой повсюду, бегает как безумная по городу, все среди непохороненных сына своего ищет. А мне девчурку жалко, мрачная какая-то сразу стала. Смотрит испуганно, будто зверек загнанный.
— Знаю. Видел ее, — сказал я, а в горле у меня запершило. — А где же их отец? Он что, тоже погиб?
— Нет, я думаю, в войсках он теперь. В этих, как их, во внутренних, что ли.
Мы поговорили еще немного, потом я поужинал и пошел спать. Ничего не хотелось мне делать, только спать. Уснуть, чтобы не знать забот.
Проснулся я глубокой ночью. Потом до рассвета вертелся в постели, но так и не уснул больше. Зато принял решение: никуда я не поеду, останусь на родине. Я здесь жить хочу. Как это хорошо, что в конце концов я на что-то решился. Я встал, вымылся с ног до головы холодной водой и поел с аппетитом. Больше меня не томили ни собственная подавленность, ни жалобное выражение на лице Хенни, ни мамина нерешительность, ни Агнешкины намеки, что, мол, мы упускаем великий шанс.
«Ничего, сейчас я скажу маме, что нам делать, — думал я про себя. — Она меня послушает, а не девчонок».
И вдруг звонок в дверь. Открываю, на душе весело. И кого я вижу? Йошка Петри собственной персоной! Раскрасневшийся как маков цвет, пот на лбу. Стоит, на костыль свой опирается.
Думаю, что даже он не был так удивлен, увидев меня тогда на своем балконе, как теперь я при его появлении.
— Проходи, садись. Наверное, очень устал?
Йошка только кивнул. На костылях проковылял в комнату и буквально рухнул на кровать. Заговорил, когда я поплотнее прикрыл дверь в комнату. У него был очень смущенный вид, и он старался смотреть не на меня, а куда-то вниз.
— Знаешь, Андриш, чего я пришел? Если за границу поедешь, возьми и меня с собой.
Вот тебе на! Будто потолок на меня обвалился. Да он что, спятил, что ли, этот Йошка?
Наверное, я с таким испугом посмотрел на него, что он принялся объяснять мне свою просьбу:
— Мне протез нужен. Знаешь, такой протез, чтобы от настоящей ноги не отличить.
Слушаю я его, а что ответить — не знаю. Вот он сидит передо мною, бедняга. По неделям
— Отец мой, — продолжал сыпать как из пулемета Йошка, — возражать не станет. Ну, может, немного удивится, немного испугается, но потом ничего — смирится. Да, если по чести, я ему только в тягость. Он и так все норовит бежать из дому. Не будь меня, он бы снова женился. А так, когда я есть, трудно. Кто ж за него пойдет? Из-за меня. А когда там, на Западе, я на собственные ноги встану…
— Ты уверен, — в замешательстве решился я задать вопрос, — что там и врачи лучше, и ногу тебе искусственную сделают, и все в порядке будет?
— Уверен, — подтвердил Йошка. — Это и тетя Мари говорила, и соседка одна, она иногда ко мне посидеть приходит. Сидит возле меня, что-нибудь вяжет и рассказывает. Это у меня последняя надежда! — добавил он.
И снова во мне все перевернулось. Всю мою уверенность как будто ветром сдуло. Ведь этот парнишка для меня великое добро сделал.
Я сидел и молча смотрел на него, думая о том, как я обманул бы его сейчас, его надежду, если бы отказал ему.
Но я все же попытался успокоить, отговорить его, переубедить.
— Ну как же ты решился на такой долгий путь? Ведь ты даже вот сюда добирался с каким трудом?
— Потому что я один шел. Никто не поддерживал меня. А если, скажем, ты будешь хоть немножко мне помогать, все знаешь как пойдет? Как по маслу! Соберу все силы. Ради этого стоит…
«Все что угодно попроси, сделаю, — думал я, — только не это. Немыслимо… А вдруг мы уедем отсюда, а там, за границей, совсем все не так, как ты себе вообразил?»
Сначала мы спорили, потом умолкли и стали ждать. Особенно он ждал, когда же придет Денеш. Будто чуда какого-то.
Точно в десять внизу под аркой раздался свист. Я не пошевелился. Йошка же вспыхнул густым румянцем.
— Андриш, ты не поедешь? Из-за меня остаешься?
— Я вообще не собирался ехать, — заверил я его. — Нет у меня никакого желания.
— Даже на галерею не выйдешь? Помаши ему хотя бы рукой. На прощание.
— Нет. Лишнее это.
И мы снова умолкли. Йошка сидел разочарованный, потупив голову. Вдруг под окном, на галерее, послышались чьи-то шаги, потом стук — сначала в окно на кухне, чуть позже — в дверь моей комнаты. Я распахнул дверь — на пороге стоял Денеш.
— Ты что, не слышал, как я свистел?
— Нет, слышал, — не глядя на него, сказал я. — Слышал, но я решил остаться.
Денеш посмотрел на меня с таким удивлением, что я даже покраснел.
— Ты — великий осел, — покачав головой, сказал он. — Величайший. А я пошел. На углу меня ждет грузовик.
— Грузовик? — вскричал я и даже подпрыгнул. — Где вы достали грузовик?
— Не твоя забота, — повел плечом Денеш. — Есть, и всё. Папаша одного моего дружка везет нас.
Мы с Йошкой переглянулись. У него во взгляде снова загорелась надежда. Взгляд его был — сама мольба. Денеш посмотрел на Йошку и мгновенно понял, чего тот хочет.