Улица Жмуров

Дар Фредерик

Тут я усмехаюсь, показывая, что обладаю чувством юмора, как и всякий уважающий себя полицейский, и кладу трубку.

Сторож информирует меня, что профессор Монтазель сейчас будет, и предлагает глоточек своего красного.

Я отказываюсь под предлогом, что употребление такого рода напитков до полудня мне противопоказано, и добавляю, что, если ему не терпится утолить жажду, я ему мешать не буду.

Он хватает бутылек и делает себе промывание желудка. А я тем временем вхожу в препарационный зал. Мертвец лежит на каменном столе перед ступеньками

амфитеатра. Над ним висит огромный прожектор.

– Я его раздену, – говорит сторож, вытирая усы.

И берется за работу.

Я не напрашиваюсь ему в помощники... Покойники меня не пугают – вот бы было смеху! – но мне не хочется прикасаться к ним без особой необходимости. А он занимается этим так же, как ваша жена готовит соус «бешамель». Даже смачивает слюной палец, чтобы расстегнуть жилет маленького старичка.

По мере того как он снимает с него шмотки, я копаюсь в их карманах. В них лежит только бумажник, набитый документами на имя Людовика Бальмена. Из них я узнаю, что старичок антиквар, адрес: бульвар Курсель, дом сто двадцать... Он холостяк, шестьдесят шесть лет...

Я откладываю бумажник в сторону.

Кроме него, в карманах была мелочь, связка ключей, серебряная зубочистка, чековая книжка на его имя, ручка из накладного золота...

Ничего необычного...

– Ну вот, – говорит служащий морга. Он закончил с Бальменом.

Теперь маленький старичок гол, как скелет морского языка.

Я осматриваю его фигуру.

– Никаких ран?

– Никаких, – подтверждает сторож.

Тут открывается дверь и появляется мужчина с бледным лицом, одетый в черное. У него розовая орденская ленточка, а лицо радостно, как надгробье.

– Господин профессор... – почтительно начинает сторож.

Я приветствую вошедшего. Он кивает, но живые его не интересуют. По нему сразу видно, что настоящие его приятели – те, кто навсегда перешел в горизонтальное положение... Он открывает маленький кожаный чемоданчик, вынимает из него несколько инструментов и начинает рассматривать папашу Бальмена сверху донизу.

Его осмотр длится довольно долго. Он чертовски добросовестен!

Наконец он распрямляется и смотрит на меня.

– Этот человек умер от сердечного приступа, – говорит он.

Мне кажется, я сплю.

– Вы в этом уверены, профессор? Еще секунду мне кажется, что он разорвет меня на части, но профессор, вероятно, не любит насилие.

– Абсолютно уверен, – говорит он. – Вскрытие даст нам формальное подтверждение этому. Короткий кивок, и он уходит.

– Раз он сказал, так оно и есть, – уверяет меня сторож. – Я ни разу не видел, чтобы этот парень ошибся. Дайте ему кость от бараньей ноги, и он вам скажет, от чего помер баран!

– Сердечный приступ! – бормочу я.

Честно говоря, ребята, я обалдел. Мысль, что тип помер естественной смертью при таких обстоятельствах, вызывает у меня досаду... На мой взгляд, в этом нет логики, а полицейские не выносят того, в чем нет логики...

Как бы то ни было, а меня эта история ни с какого боку не касается. Я работаю в Секретной службе, и такого рода дела – не моя сфера.

Поэтому я покидаю дом с морозилками с сознанием выполненного сверх всяких ожиданий долга.

Выходя, я нос к носу сталкиваюсь с инспектором криминальной полиции Шардоном – славным толстяком, не обремененным избытком интеллекта...

– А! – говорю. – Так это дело поручено тебе?

– Да, – отвечает он.

Он раскалывает в кармане арахисовые орехи и жрет их. Настоящая обезьяна!

У него выпирающее брюшко, а лицо светится безграничным самодовольством.

Я сообщаю ему все, что знаю.

– Самый улет, – говорю, – то, что он умер естественной смертью.

– Не может быть!

– По крайней мере так утверждает местный врач! Я хлопаю его по плечу. – Удачи, сынок!

У Маринетт в мозгах начали расти грибы. Когда она замечает меня, ее лицо освещается, как витрина на Рождество.

– А, вот и вы! Я уж думала, что вы обо мне забыли!

– Как вы могли даже думать об этом, моя лучезарная? Чтобы я забыл вас, мне должны были вбить в голову кол. Сейчас полдень – час, когда желудки начинают предъявлять профсоюзные требования. Я знаю поблизости один китайский ресторанчик. В нем никогда не поймешь, что ешь, зато все просто объедение. Come with me, darling 2 !

Комплименты, китайская кухня, английский! Это слишком. Она падает мне на плечо, и мне остается только одарить ее торжественным поцелуем взасос.

2

Пойдем со мной, дорогая. (англ.)

С такой девушкой достаточно хорошей жратвы, чтобы одолеть ее стыдливость. Так я думаю, поедая утку с ананасом, которая могла бы сойти за десерт. Иногда нужно добавлять кино, чтобы победить их последние сомнения, но это уже исключительный случай для по-настоящему добродетельных девушек. С Маринетт нет нужды вставлять между жрачкой и постелью киношку... Стаканчик «куантро», и она уже готова отдать себя всю целиком!

В три часа пополудни – время французское – я даю сеанс моих внепрофессиональных способностей. Она так им довольна, что просит записать ее на абонемент.

Нет ничего лучше аперитива, чтобы привести вас в форму после такой бурной второй половины дня.

Мы проглатываем наш второй чинзано в бистро на Сен-Жермен-де-Прэ. У малютки Маринетт глаза широкие, как раструб горна. В спешке наложенная губная помада не совсем совпадает с линией губ. Она похожа на плохо напечатанную афишу.

Она так неумело держит меня под руку, что мне становится стыдно. На кого я похож с этой повисшей на мне влюбленной dspnwjni? На деревенского лопуха в свадебном путешествии!