Улица
Шрифт:
Как странно!
Мне показалось, что это меня запирают на безлюдной, чужой улице, на которой я никогда не обрету теплой постели.
Уже четыре с лишним года, с тех самых пор как меня забрали в солдаты, я не ощущал мягкого прикосновения пухового одеяла.
Бряканье ключей зло и ядовито отдавалось в ушах — меня заперли на улице… Мне только и оставалось, что брести из улицы в улицу…
Куда бы пойти переночевать? Если бы у меня было триста марок, я бы отправился к одному еврею у вокзала, у которого ночевал несколько дней после демобилизации, когда у меня еще оставались какие-то деньги.
Холод пробирал до костей. Кроме того,
Где бы раздобыть триста марок?
Спустилась тьма, ветер раскачивал деревья.
— Ты пропал, — сказал я сам себе. — Хоть разорвись — ничего тебе не поможет, ты погибнешь на улице!..
На пустой улице показалась тень человека. Я с безотчетной радостью побежал ему навстречу, будто это мой добрый друг пришел ко мне на свидание.
Это была женщина средних лет. На ней была шляпа с широкими темными полями, которые закрывали лицо. В правой руке она несла плетеную кошелку.
Я поприветствовал ее:
— Добрый вечер, сударыня!
Она не ответила на мое приветствие, лишь раскрыла рот от страха, глядя на меня с большим подозрением.
— Вы несете такую тяжесть? Как может женщина тащить такую тяжесть? — сказал я, сам не понимая, что говорю, и взял в руки плетеную кошелку.
Она испуганно вскрикнула, оставила кошелку в моих руках и пустилась наутек.
От изумления я застыл на минуту у кирпичной стены.
— Меня принимают за грабителя!.. Должно быть, я выгляжу очень «благородно»!.. — буркнул я и прибавил шагу, пытаясь догнать женщину.
— Извините, сударыня! — крикнул я изо всех сил, чтобы напуганная женщина, находившаяся уже на приличном от меня расстоянии, услышала. — Извините, я не грабитель, не разбойник, нате вашу кошелку!
— Ага, захотели забрать те несколько злотых, что у меня есть? Полиция! Полиция! — закричала она испуганным голосом.
Вокруг не было ни души. Куда ни глянь — никого.
— Клянусь вам всем, что для меня свято, — заговорил я с ней, — я не собираюсь вас грабить!
— Знаем мы вас, знаем мы вас, негодяев!.. Хотите меня ограбить, так не надо делать вид, будто бы вы приличный человек… — вышла она из себя.
Несколькими короткими перебежками, как учили в армии, я добрался до нее, силой нацепил ей на руку кошелку и пошел обратно.
Когда я уже отошел от нее на несколько метров, она остановилась, развернулась, поразмыслила и крикнула мне вслед:
— Подойдите, молодой человек, подойдите!
Я подошел к ней. Она внимательно смерила меня взглядом, рассмотрела мое лицо сквозь синие очки, которые были едва видны из-за широких полей глубоко надвинутой шляпы. Затем открыла ридикюль, достала банкноту и сунула ее мне.
— Возьмите, молодой человек!.. Возьмите!.. Вы ведь, кажется, солдат? А, были солдатом?.. Вы должны меня простить за то, что я приняла вас за грабителя… Вы ведь ужасно одеты, да и лицо у вас жуткое… А кроме того, ночь, тишина, плохое освещение… К черту этого нового министра!.. Только и делает, что замышляет новые войны, а бедные солдаты мрут с голоду! — быстро и прерывисто сыпала она словами, хотя страх еще не совсем исчез с ее лица. — Вы действительно не грабитель? Ведь это чудо Господне! Выглядите так, будто у вас уже три дня ни крошки во рту не было… К черту этого нового министра!.. Выглядите, как мертвец, как курица ощипанная, которую зарезали, чтобы она не сдохла от болезни, вот как вы выглядите… Вы обязаны дать отдых вашим молодым костям, ведь так можно подцепить чахотку, неизлечимую болезнь… К черту этого нового министра!..
Она махала руками, раскачивалась всем телом, захлебывалась словами, повторяя «к черту этого нового министра» как проклятие, как ругательство. В конце концов, убедив себя в том, что я не грабитель, она мягко взглянула на меня и дала мне нести свою кошелку.
— Вы не хотите брать денег даром — это очень порядочно с вашей стороны, молодой человек!.. Очень порядочно с вашей стороны, что вы меня не убили… Очень порядочно с вашей стороны, что вы не стали грабителем… С другой стороны, что бы вы получили, убив меня? Всего у меня при себе тысяча марок. Моя обувь стоит пять тысяч марок, белье, блузка, юбка, чулки и шляпа — еще пять тысяч марок. Сыр и масло, которые я несу от своего свекра из деревни — четыре тысячи марок. Всего выходит двадцать четыре тысячи марок… А ведь из-за двадцати четырех тысяч марок вас бы расстреляли по приговору военного трибунала!..
Меня рассмешила ее болтовня. Она удивилась моему смеху, приподняла очки и сморщила короткий нос.
— Смеетесь, молодой человек, не верите? Зайдите ко мне, я покажу вам «Курьер» от восемнадцатого августа. Там на целой странице описывается, как некто Михал Квичик из деревни Шнядев украл у крестьянина Антония Щупарека тринадцать тысяч марок и получил за это смертный приговор от военного трибунала в Плоцке… И расстреляли ведь… Украл-то он всего-навсего тринадцать тысяч марок… — Вдруг на ее лице появилось такое выражение, будто она вот-вот расплачется. — Эх, эх! — вздохнула она. — Молодых людей, детей, сосунков восемнадцатилетних, схватили — и на войну… Там они выучились убивать, стрелять, резать друг друга… Вернулись без Бога в сердце, никчемные, дикие, распущенные… Слоняются по улицам, словно хищные птицы, готовы за тысячу марок шею человеку свернуть, горло перерезать… Каждый день на стенах появляются красные плакаты: декрет… трибунал… смертный приговор… Прокурор Шмидт… К черту этого нового министра!.. Жалко несчастных детей… Молодой человек, — внезапно сменила она тон, — вы даже не знаете, как я вам благодарна за то, что вы не стали грабителем!..
Ее бледное лицо на этот раз по-матерински выражало восхищение и удовлетворение. Она, не отрываясь, смотрела на меня довольным взглядом как на кого-то, кто оказал ей непомерную услугу. Страх полностью исчез, и она выглядела доброй, слегка рассеянной.
Перед высоким зданием женщина меня остановила.
— Вот тут я живу, — сказала она.
Я протянул ей кошелку. Она снова вручила мне бумажку. Я молча ее взял. Мне пришло в голову попросить ее о ночлеге.
— Может быть, сударыня, вы пустили бы меня переночевать? Я улягусь на голом полу, ничего, мои кости привыкли к земле. Война приучила ко всему, — сказал я с деланной удалью.
Она глубоко вздохнула и покачала головой.
— Нет, молодой человек, я живу с мужем и детьми в одной комнатушке, сторож нас ненавидит, уже завтра он раструбит на весь двор, что Войчикова приводит ночью солдат. Нет, я не могу, нет!
Она снова открыла сумочку, достала еще одну купюру и протянула мне.
— Возьмите, молодой человек, возьмите, это вам на ночлег… Если будете сильным, продержитесь до тех пор, пока сами не начнете зарабатывать себе на кусок хлеба. Такой молодой человек, как вы, не пропадет, ведь не среди волков живем!