Уловка медвежатника
Шрифт:
Судя по унылым, вытянутым физиономиям возниц и их сгорбленным спинам, клиентура не обременяла их работой, а потому следовало запастись терпением в ожидании подходящего момента.
Лихо подрулив к парадному подъезду, возница натянул поводья, заставив кобылу закусить удила.
– Приехали, господа!
– Спасибо тебе, голубчик, – ухватившись за поручни, Виноградов шагнул на ступень.
– Ежели господа желают, так я могу и обождать, – угодливо проговорил возница, повернувшись к Виноградову, норовя при этом заглянуть под козырек его шляпы.
– Ничего, любезный, – отмахнулся от навязчивого кучера Григорий
У самого входа в подъезд их встречал швейцар в длинном кафтане, расшитом золотыми галунами. Распахнув перед гостями массивную дубовую дверь, проговорил, вкладывая в басовитый голос приветственные интонации:
– Милости просим, господа!
– Любезный, мы из полиции. Нужно прояснить один вопрос.
В глубоко посаженных глазах швейцара вспыхнула настороженность, на какое-то мгновение, затемнив светло-серую радужку.
– Ах, вот оно что… Если что, так я могу ответить, на то я и приставлен. Я ведь всех здесь знаю.
– Что за народ к вам жалует?
– К нам публика солидная захаживает, – с некоторым сомнением произнес швейцар. – Громил здесь не бывает.
– А если кто из гостей разбушуется?
– Ежели подобное и случается, так у нас есть кому объяснить, что такое не позволено, – ненавязчиво попытался защитить честь заведения швейцар.
– Вы меня не так поняли, милейший, – широкой улыбкой Виноградов обезоружил подозрительного швейцара. – Мы занимаемся делами о наследствах. В Лондоне умерла весьма состоятельная дама, которая завещала все свое состояние одной молодой женщине. Поиски привели нас в ваш милый ресторан. Нам сказали, что в последний раз эта барышня ужинала за четвертым столиком вместе с молодым человеком, – уверенно предположил Григорий Леонидович.
– Хм… Опять кому-то повезло, – протянул завистливо швейцар. – Может быть, у вас фотография имеется, так я ее сразу опознаю. Я стою здесь с утра до самого позднего вечера.
Вытащив фотографию Анны, Виноградов протянул ее швейцару:
– Взгляните, пожалуйста!
– Как же, как же, – оживленно протянул швейцар, едва взглянув на фотографию. – Знакома мне эта барышня. Бывает она у нас в ресторации.
– Когда вы видели ее в последний раз?
– Неделю назад она была с молодым человеком. Сидела за четвертым столиком, – кивнул швейцар в дальний угол зала, отгороженный от остальной части забором из высоких фикусов.
– Как часто она здесь бывает?
– Видел я ее четыре раза, – уверенно продолжал швейцар, – такую барышню нельзя позабыть, уж слишком эффектно она выглядит.
– Она была одна?
– Всякий раз с разными мужчинами. Я еще тогда подумал, что у нее множество поклонников.
– Вы можете сказать, куда она уезжала? – спросил Виноградов, забирая фотографию.
– Могу, ваше высокоблагородие, – энергично отвечал швейцар, – потому что самолично для нее кучера ловил.
– И куда же?
– На Сухаревку, восемнадцать.
Сунув руку в карман, Виноградов побренчал мелочью и, вытащив из кармана рубль, протянул его швейцару:
– Возьми, братец! Выпей беленькой.
– Благодарствую, – склонился в полупоклоне швейцар.
– Вот что, любезнейший Виктор Алексеевич, – сказал Виноградов, когда они вышли на улицу. – Сейчас вы немедленно едете по этому адресу и задерживаете женщину.
– У меня нет полномочий, – засомневался Краюшкин.
– Вот я и поеду пока за этими полномочиями к прокурору. Вы задержите ее хотя бы ненадолго. Иначе она просто исчезнет от нас навсегда.
– Хорошо. Я еду! Человек! – выкинул Краюшкин вперед руку катившему мимо лихачу.
В просторном армяке и мохнатом малахае, «ванька», повернув скуластое лицо поинтересовался живо:
– Куды ехат, хасяин?
– Давай на Сухаревку! – ловко вскочил он на подножку. – Да поторапливайся!
Пролетка резво промчалась через сквер и, закатившись колесом в лужу, окатила волной прогуливающуюся пару. До ушей Савелия Родионова долетели обрывки ругательств, пробившиеся через ритмичные удары копыт. Обернувшись, Родионов рассмотрел угрожающе поднятую трость и искаженное в ярости лицо щеголя. Но уже в следующую секунду экипаж скрылся за углом, и Савелия перестали волновать забрызганные порты молодого франта, и позабылась его физиономия, искаженная в гневе. Некоторое время возница усердно погонял лошадку, петляя в переулочках, проезжая проходные дворы.
– Остановись! – приказал Родионов.
Пролетка укрылась в тени деревьев. Улица выглядела безмятежной. Только в самом конце в хриплом шальном лае надрывался пес. Вытащив из кармана револьвер, Савелий Родионов убедился, что он заполнен патронами, и сунул в карман сюртука.
– Ты не забыл, что нужно делать?
– Как же можно, хасяин? – всерьез обиделся возница.
– Просто напоминаю. А теперь гони, что есть силы!
– Канэщно, хасяин! – охотно отвечал возница и с размаху опустил плеть вдоль спины животного.
Стряхнув с губ хлопья белой пены, лошадка с готовностью устремилась навстречу остервенелому собачьему лаю.
Высекая копытами искры о булыжник, лошаденка въехала в узкий переулок Сухаревки.
– Тпру! – попридержал возница лошадь у крытого крыльца доходного дома. – Приехали, хасяин.
– Жди меня здесь, Мамай!
– Щту, хасяин! – с готовностью отозвался кучер, наматывая вожжи на ладонь.
Молодцевато спрыгнув, Савелий Родионов направился к подъезду. Приостановившись у входа, цепко осмотрелся и, не обнаружив ничего настораживающего, уверенно вошел в подъезд.
Через небольшое оконце между первым и вторым этажами на мраморный пол и стену падал поток света, беззастенчиво выпячивая неприглядность плохо окрашенных стен, небольшие кучки мусора в самом углу площадки и скомканный лист газеты. В подъезде было безмятежно, если не считать того, что через дверь второго этажа доносилось пиликанье скрипки.
Достав карманное зеркало, Родионов оглянулся.
Аккуратно стриженная бородка окаймляла высокие скулы, заостренный подбородок и ровным ободком спускалась к шее. Усы пшеничного цвета контрастировали с черной бородой. Наверняка женщины находили его внешность интересной. Взяв двумя пальцами за кончик бакенбардов, он осторожно потянул их вниз. Борода неохотно отлипала от тщательно бритого лица, принося болезненные ощущения. Краюшкин невольно поморщился. Отодрав бороду, он аккуратно уложил ее в карман, после чего столь же осторожно потянул за кончики усов. Уложив театральный реквизит в карман, Виктор Алексеевич вытащил зеркало и с гладко бритого лица убрал прилипший клей.