Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
– А тебе не кажется, что ты забрел на мою территорию, доктор Конклин?
– На прошлой неделе Дэвид в такой ситуации сказал мне: «Мы в свободной стране, и, если пренебречь твоей профессиональной подготовкой, у тебя нет монополии на здравый смысл».
– Меа culpa [118] , – кивнув, согласился Панов. – Наверное, ты был не в состоянии одобрить то, что сделал твой дружок Кэссет...
– Он сделал нечто, что и сам не одобрил бы, знай он больше о том, с кем имеет дело.
118
Моя вина (лат.).
– Ну, это прямо фрейдизм какой-то... Но довольно опрометчиво с медицинской точки зрения.
– Возможно, ты прав. Кэссет пошел на соглашение с человеком в русском посольстве в Париже. Его зовут Дмитрий Крупкин. Предполагается, что мы будем работать с местной резидентурой КГБ. Я очень надеюсь, что Борна и Мари мы найдем в Рамбуйе.
– Что ты плетешь?! – едва слышно пробормотал пораженный Панов.
– Это долгая история, а времени мало. Москва твердо решила покончить с Шакалом. Вашингтон не может в данной ситуации ни защитить нас, ни оказать помощь. Советы будут для нас временно отцом родным, если нам удастся с ними сработаться.
Панов нахмурился, покачал головой, словно стараясь переварить эту неожиданную информацию, а потом сказал:
– Полагаю, это не твоя обычная шуточка... В этом есть некоторая логика. Я бы сказал, что даже как-то увереннее себя чувствуешь...
– Увы, это пока прожекты, Мо, – сказал Конклин. – Логично только на бумаге... Дмитрий Крупкин еще та штучка. Чарли с ним незнаком, а я знаю его как облупленного.
– Да? Он что, гнилой?
– Круппи – гнилой? Нет, вообще-то...
– Круппи?!
– Дело давнее... в конце шестидесятых мы работали с ним в Стамбуле, потом в Афинах, еще позже в Амстердаме... Нельзя сказать, что Крупкин крутой, хотя он и работает на Москву как сукин сын, насколько позволяют его умственные способности, а они у него вдвое лучше, чем у большинства клоунов в нашем бизнесе... Но у него есть пунктик. Дело в том, что он оказался не на той стороне, живет не в том обществе, не в той стране. Когда большевики пришли к власти, его родителям имело смысл бежать так же, как и моим.
– Я совсем забыл: ты ведь у нас русский.
– Знание русского всегда помогало мне в делах с Круппи: я улавливаю нюансы. По сути, он – стопроцентный капиталист. Круппи не просто любит деньги, это его всепоглощающая страсть со всеми вытекающими последствиями. Его можно купить при условии, что этого никто не видел и не слышал.
– Ты имеешь в виду Шакала?
– Я знаю, что в Афинах его купили греческие торговцы недвижимостью, которые продали Вашингтону дополнительные летные площадки, когда узнали, что коммунисты вот-вот вышвырнут нас оттуда. Они заплатили ему, чтобы он прикусил язык. Позднее Круппи был посредником в торговле алмазами между торговцами с Ньювмартк в Амстердаме и «дачной элитой» в Москве. Однажды мы выпивали с ним в «Каттенгат», и я спросил его: «Круппи, что за блядством ты занимаешься?» Представь себе, он сидел напротив меня в шикарном костюме, купить который мне было не по карману, и знаешь, как он ответил? «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы превзойти тебя и чтобы Верховный Совет господствовал над миром, но если тебе захочется отдохнуть, приглашу тебя в свой „домик“ на Женевском озере». Вот что он сказал, Мо.
– Он просто великолепен. Ты, конечно, поведал об этом своему другу Кассету...
– Напротив, нет, – перебил Конклин.
– Но почему?!
– Потому что Крупкин в разговоре с Чарли ни словом не обмолвился о том, что знаком со мной. Кэссет только пытается договориться, но подписывать договор в конце концов придется мне.
– О чем ты? Какой договор?
– У Дэвида на Каймановых островах лежит больше пяти миллионов. За приемлемую для обеих сторон сумму я перевербую Круппи, и он будет работать только на нас.
– Другими словами: ты не доверяешь Кэссету.
– Вовсе нет, – ответил Алекс. – Я доверил бы Чарли свою жизнь. Просто я не уверен, что нити этой игры должны находиться в его руках. У Холланда и Кэссета – свои приоритеты, у нас – свои. У них – это «Медуза», у нас – Дэвид и Мари.
– Извините меня. – Стюардесса вернулась и обращалась теперь к Конклину. – Прибыл ваш автомобиль, сэр. Он ждет у южного выхода.
– Вы уверены, что это за мной? – спросил Алекс.
– Простите, мсье, но водитель сказал мне, что он ждет мистера Смита, у которого не все в порядке с ногой.
– В этом он не ошибся.
– Я вызвала носильщика, чтобы отнести ваш багаж, господа. Туда довольно долго идти. Носильщик встретит вас у выхода.
– Огромное спасибо. – Конклин поднялся и вытащил из кармана деньги.
– Извините, месье, – остановила его стюардесса. – Нам не разрешается брать чаевые.
– Простите, я совсем забыл... Мой чемодан у вас за стойкой, не так ли?
– Там где его оставил ваш сопровождающий, сэр. Так же, как и багаж доктора, он будет у выхода через несколько минут.
– Спасибо еще раз, – поблагодарил Алекс. – Извините за мою оплошность с чаевыми.
– Нам хорошо платят, сэр, но я благодарю вас за ваш порыв.
Когда они шагали к дверям в центральный зал аэропорта Орли, Конклин повернулся к Панову и спросил:
– Как она узнала о том, что ты врач? Ты что, решил между делом подработать психоанализом?
– Едва ли это было возможно: слишком трудно объясняться на французском.
– И все же откуда она узнала? Я никому не говорил, что ты врач.
– Она знакома с парнем из службы безопасности, который проводил меня в тот холл. Мне кажется, что они коротко знакомы. Она сказала, что находит его «очень привлекательным».
Ориентируясь по указателям в переполненном зале, они направились к южному выходу.
Ни один из них не обратил внимания на смуглого мужчину с черными кудрявыми волосами и темными большими глазами, который выскользнул из зала для дипломатов вслед за американцами. Он устремился вперед и, обогнав Конклина и Панова, подбежал к стоянке такси. Он вытащил из кармана фотокарточку и, переводя взгляд с нее на американцев, убедился, что на карточке запечатлен один из них. Это был Моррис Панов, одетый в белый больничный халат, с каким-то отрешенным выражением лица.