Ультиматум Борна (др. перевод)

Ладлэм Роберт

Старик осторожно шел по центральному проходу, придерживаясь правой рукой за спинки скамеек, чтобы сохранить равновесие. Левой рукой он то и дело поправлял воротник, который был ему велик, и постоянно проверял галстук, словно желая убедиться, что узел в порядке. Его жена настолько ослабла, что теперь едва могла сложить этот чертов узел, но, как и в старые добрые времена, она сама проверяла все детали его туалета, прежде чем проводить его на работу. Она по-прежнему была для него самой прекрасной женщиной. Они оба смеялись, вспоминая те времена, когда она, стирая манишки, переложила крахмала и потом ругалась, что они стоят колом. В ту далекую ночь, когда он отправился в штаб этого распутника оберфюрера на улице Сен-Лазар

с чемоданчиком в руках, она хотела, чтобы он выглядел настоящим чиновником. Оставленный в штабе чемоданчик, взорвавшись, снес полквартала. А двадцать лет спустя, зимним днем она так и сяк переделывала украденное им дорогое пальто, чтобы оно как следует на нем сидело, прежде чем он отправился грабить банк Людовика IX на улице Мадлен (банком управлял образованный, но неблагодарный бывший участник Сопротивления, отказавший старику в кредите). Да, хорошее было времечко... А потом наступили плохие времена, когда ухудшилось здоровье, а следом – совсем уж скверные времена, да что там говорить, времена настоящей нужды, которые длились, пока не появился один человек. Таинственный человек со странным именем, который предложил еще более странный неписаный контракт. Старик вновь обрел чувство собственного достоинства. Денег стало достаточно, чтобы позволить себе приличное питание и вино, одежду, которая не болтается, как мешок; теперь его жена выглядела как элегантная дама. Но что самое главное – теперь они могли приглашать врачей, облегчавших страдания его жены. Костюм и рубашку, которые были на нем сегодня, он вытащил из дальнего угла стенного шкафа. Он и его жена напоминали актеров из провинциальной бродячей труппы: у них были костюмы на все роли. Такова была их работа... Это утро, начавшееся перезвоном колоколов, возвещавших молитву к Пресвятой Богородице, также было посвящено работе.

Старик с трудом преклонил колени перед святым распятием, затем прошел в шестой ряд от алтаря, сел с краю, то и дело поглядывая на часы. Две с половиной минуты спустя он как можно незаметнее осмотрелся. Его слабое зрение успело привыкнуть к тусклому освещению в соборе. Теперь он различал предметы, хотя и не слишком четко. В зале было человек двадцать прихожан, большинство отрешенно молились, остальные не сводили глаз с огромного золотого распятия в алтаре. Однако он смотрел не на них. Вдруг он увидел того, кого искал, и понял, что все идет по графику. По левому проходу прошел священник в черной сутане и исчез за темно-красными шторками исповедальни.

Старик вновь посмотрел на часы, потому что для всего было свое время – этого требовал монсеньер. Прошло еще две минуты, старик связной поднялся со скамьи и направился ко второй исповедальне слева. Он отодвинул в сторону шторку и вошел внутрь.

– Ангелюс Домини, – прошептал он, вставая на колени и повторяя слова, которые он произносил, наверное, сотни раз за последние пятнадцать лет.

– Ангелюс Домини, сын Божий, – ответил невидимый в темноте человек за черной деревянной решеткой. Приветствие сопровождалось глухим покашливанием. – Благостны ли дни твои?

– Они стали благостны милостью незнакомого друга... мой друг.

– Что говорит врач о здоровье твоей жены?

– Он сказал мне то, чего не говорит ей, благодарю за это милосердие Господа нашего Христа. Кажется, несмотря ни на что, я переживу ее. Болезнь сжигает ее.

– Прими мои соболезнования. Сколько ей осталось?

– Месяц, может быть, два... Вскоре она не сможет вставать с постели... И наш контракт можно будет расторгнуть.

– Это что еще такое?

– У вас не будет никаких обязательств по отношению ко мне, и я принимаю это. Вы были добры к нам, благодаря вам я смог сэкономить кое-что, а теперь мне много не нужно. Честно говоря, зная, что меня ожидает, я чувствую ужасную усталость...

– Черная неблагодарность! – прошептал голос из-за

решетки. – После всего, что я для тебя сделал, и всего, что я обещал тебе!

– Простите?

– Готов ли ты умереть за меня? – Конечно. Таков был наш уговор.

– Тогда, если рассуждать от противного, ты должен и жить для меня!

– Если вы хотите именно этого, само собой, я буду жить. Я просто хотел, чтобы вы знали, что вскоре я не буду для вас обузой. Меня легко заменить.

– Никогда ничего не предполагай за меня! – Задохнувшись от гнева, говоривший закашлялся. Глухой кашель подтвердил слух, который распространился по темным парижским улочкам. Слух о том, что Шакал болен и, возможно, смертельно.

– Вы – наша жизнь, вам – все наше уважение. Для чего я стану делать это?

– Ты только что предположил за меня... Да ладно... У меня есть задание для тебя, которое облегчит для вас обоих уход твоей жены в никуда. Ты проведешь отпуск в одном из самых чудесных уголков земли – вы оба, вместе. Деньги и документы возьмешь в обычном месте.

– Можно ли мне спросить, куда мы отправляемся?

– На остров Монсеррат в Карибском море. Инструкции получишь в аэропорту Блэкберн. Ты должен скрупулезно им следовать.

– Разумеется... Но опять-таки, можно ли мне спросить, в чем будет состоять мое задание?

– Подружиться с одной женщиной и ее двумя детьми.

– А потом?

– А потом... убить их!

* * *

Брендон Префонтен, бывший федеральный судья главного суда округа в штате Массачусетс, вышел из Пятого бостонского банка на Скул-стрит с пятнадцатью тысячами долларов в кармане. Это было пьянящее чувство для человека, который последние тридцать лет едва сводил концы с концами. После того как он вышел из тюрьмы, у него едва ли бывало за раз больше пятидесяти долларов. Да, денек был совершенно особенный, непохожий на остальные.

Не просто особенный, но и тревожный, так как он ни на секунду не мог поверить, что Рэндолф Гейтс уплатит ему сумму, хоть в какой-то мере приближавшуюся к запрошенной. Гейтс здорово сглупил, согласившись на его требование, тем самым выдав всю серьезность своих планов. Он преодолел себя, подавив дикую, хоть и не имевшую роковых последствий жадность ради чего-то, что несло в себе смерть. Префонтен не имел ни малейшего понятия ни кто была та женщина с детьми, ни какое отношение она имела к сиятельному лорду Рэндолфу Гейтсу, но кто бы они ни были, Дэнди-Рэнди явно не добра им желал.

Неприступная, напоминающая своей величественностью Зевса, влиятельная персона в мире юриспруденции не станет платить разжалованному, дискредитированному юристу, отверженному алкоголику и подонку, какому-то Брендону Патрику Пьеру Префонтену невероятно огромную сумму только потому, что в его душе вдруг зазвучали трубы архангелов. Душа этого человека скорее была во власти подручных Люцифера. А раз дело обстоит так, то Префонтену весьма выгодно кое-что, пусть даже немного, разузнать. Ведь всем известно, что малое знание – опасная штука: часто оно представляется более опасным тому, кто знает все, чем тому, кто располагает лишь разрозненными обрывками информации и у кого от страха глаза велики. Пятнадцать тысяч сегодня вполне могли завтра превратиться в пятьдесят, если Префонтен отправится на остров Монсеррат и начнет задавать вопросы.

Кроме того, подумал судья, – и его ирландская кровь при этом взыграла, а французская воспротивилась, – я не отдыхал уже много лет. Боже праведный, когда душа в теле еле-еле теплится, разве можно добровольно сделать передышку в этой суете?

Итак, Брендон Патрик Пьер Префонтен взмахом руки подозвал такси, чего он не делал в трезвом состоянии уже по меньшей мере лет десять, и велел скептически настроенному шоферу везти его к магазину мужской одежды «Луи» в Фандей-Холл.

– Что, разжился фальшивками, старина?