Ультиматум Борна (др. перевод)
Шрифт:
– Приходил снова?
– Он прошел прямо мимо нашей охраны в холле.
– А потом, само собой разумеется, вышел через восточное крыло. И ничего с виду необычного: доктор, имеющий разрешение на проход в закрытую зону, ходит туда-сюда, а пока находится внутри, успевает передать ложный приказ... Но, Бога ради, Алекс, кто это мог быть?! Ведь Карлос был на пути в Париж! Все, что ему было нужно в Вашингтоне, он получил. Он обнаружил меня, он обнаружил нас – это все, что ему было нужно.
– Десоул, – тихо произнес Конклин. – Десоул знал обо мне и Мо Панове. Я говорил за нас обоих в Управлении, а Десоул присутствовал при этом.
– Не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?
– Десоул, Брюссель... «Медуза».
– Не
– Это не он, Дэвид, это они. Десоула ликвидировали, наша связь провалилась. Это «Медуза».
– Да и черт с ними! Плевать мне на них!
– А им на тебя – не плевать! Ты слишком много знаешь... И они хотят добраться до тебя.
– Повторяю тебе, плевать я хотел. Я говорил тебе вчера, что у меня есть только одна цель – здесь, в Париже, точнее в Аржантей.
– Ты меня до конца не понимаешь, – убитым голосом сказал Алекс. – Прошлым вечером я ужинал у Мо. Мы говорили обо всем: об острове Спокойствия, о твоем отъезде в Париж, о Бернардине... обо всем...
Бывший федеральный судья из Бостона, штат Массачусетс, США, стоял в группе людей, присутствовавших на похоронах. Кладбище находилось на самом высоком холме на острове Спокойствия и было последним прибежищем in voce verbatim via amicus curiae – как он объяснил на юридическом языке властям Монсеррата. Брендон Патрик Пьер Префонтен смотрел, как два пышно декорированных гроба, предоставленные щедрым владельцем «Транквилити Инн», опускаются в землю под благословляющее бормотание местного священника, который гнусавил молитвы, словно шаман свои заклинания; это напоминало обгладывание шеи дохлого цыпленка. «Жан-Пьер Фонтен» и его супруга упокоились с миром.
В этот момент, забыв о жестокости происшедшего, Брендон, этот спившийся уличный юрисконсульт с Гарвард-сквер, обрел цель жизни, и она стала для него важнее всего на свете. Это было потрясающе. Рэндолф Гейтс, лорд Рэндолф Гейтс, Дэнди-Рэнди, выступающий на процессах элиты, оказался отъявленным мерзавцем, причастным к смерти, которая произошла здесь, на побережье Карибского моря. Теперь в прояснившемся мозгу Префонтена (прояснившемся оттого, что, помимо других неприятных ограничений, он отказался от четырех обязательных стопок водки поутру) приобретал явственные очертания один план. Именно Гейтс навел потенциальных убийц на след семьи Уэбба. Почему он это сделал – неважно, даже с юридической точки зрения; важно лишь то, что он оповестил убийц, зная заранее, что они убийцы. Конечно, он стал соучастником убийства, убийства нескольких человек. Да, яйца Дэнди-Рэнди зажаты в тисках, и, когда тиски начнут сжиматься, он расколется и выболтает все, что знает, и тем самым поможет Уэббам, особенно необыкновенной женщине с золотисто-каштановыми волосами. Да, будь на то Божья воля, встреть он ее лет пятьдесят назад...
Утром Префонтен должен был вылететь в Бостон. Складывая манатки, он спросил Сен-Жака, сможет ли он когда-нибудь вернуться сюда. Может, даже без предварительно оплаченной брони.
– Конечно, судья. Мой дом – ваш дом, – последовал ответ.
– Я постараюсь быть достойным такой чести.
Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии, вылез из лимузина на тротуар перед крытыми ступеньками своего дома в Джорджтауне.
– О завтрашних планах справьтесь на службе у секретаря, – велел он шоферу, придерживающему заднюю дверцу. – Похоже, со мной не все в порядке...
– Слушаюсь, сэр. – Водитель захлопнул дверцу. – Может быть, вам помочь?
– К чертям! Уматывайте.
– Слушаюсь, сэр. – Шофер с места врубил скорость, и яростный рев двигателя вовсе не соответствовал вежливому прощанию.
Армбрустер тяжело поднимался по ступенькам; он выругался сквозь зубы, заметив за стеклянными дверями викторианского особняка силуэт жены. Сраная тявкалка, подумал он, одолевая последнюю ступеньку; он опирался на перила, готовясь к поединку с женщиной, которая была его постоянным противником последние тридцать лет.
Из темноты, откуда-то с территории соседнего владения, хлопнул винтовочный выстрел. Армбрустер взмахнул руками, словно стараясь найти точку опоры в том хаосе, который внезапно воцарился в его теле. Но было уже поздно. Председатель Федеральной торговой комиссии покатился вниз по каменным ступенькам. На тротуар шлепнулось уже мертвое тело.
Борн переоделся в недавно купленные брюки, темную рубашку с короткими рукавами и летнюю спортивную куртку цвета хаки. Рассовав по карманам деньги, пистолет и все документы – как настоящие, так и фальшивые, – он вышел из отеля «Пон-Рояль». Перед этим он положил подушки под одеяло и повесил на видном месте одежду, в которой прибыл в отель. Неторопливо пройдя мимо регистрационной стойки, он вышел на улицу Монталамбер, сразу бросился к телефону-автомату и набрал номер домашнего телефона Бернардина.
– Говорит Симон, – сказал он.
– Я ждал, – ответил француз, – точнее, надеялся. Я только что говорил с Алексом и договорился, что он не будет спрашивать, где вы находитесь: нельзя выболтать то, чего не знаешь. И все же на вашем месте я бы сменил гостиницу, по крайней мере на эту ночь. Вас могли засечь в аэропорту.
– А как же вы?
– Я собираюсь лечь на дно, превратиться в canard.
– В утку?
– Да, в утку, сидящую на гнезде. Второе бюро наблюдает за моей квартирой. Возможно, меня навестят, это было бы неплохо, n'est-ce pas? [68]
68
Не так ли? (фр.)
– Вы не сообщали начальству...
– О вас? – перебил Бернардин. – Конечно нет, мсье, ведь я вас не знаю. Второе бюро считает, что я получил угрожающий телефонный звонок от старого противника – известного психопата. Честно говоря, еще много лет назад я постарался загнать его в наши заморские департаменты, но досье его никогда не закрывал...
– Вы уверены, что наш разговор не прослушивается?
– Я уже говорил вам, что это уникальный номер.
– Да, припоминаю.
– Разговор по нему невозможно подслушать, и даже при помехах он продолжает работать... Вам нужна пауза, перерыв, мсье. Без этого вы никому не поможете, даже себе. Найдите берлогу, где можно залечь. В этом я бессилен.
– "Пауза в борьбе – это оружие", – повторил Борн формулу, которая, как ему казалось, была полна глубинного смысла и помогала выжить в мире, где царили ненависть и несправедливость.
– Простите, вы о чем?
– Ни о чем. Я найду себе убежище, а утром вам позвоню.
– Тогда до завтра. Bonne chance, mon ami [69] . Нам обоим.
Борн нашел прибежище в «Авенире» – недорогом отеле на улице Гей-Люссака. Зарегистрировавшись под вымышленным именем, которое тут же вылетело у него из головы, он поднялся по лестнице в свою комнату, разделся и бросился на кровать. «Пауза в борьбе – это оружие», – сказал он сам себе. По потолку скользили отблески огней ночного Парижа. Периоды пассивного ожидания бывали и раньше: в горной пещере или на рисовых плантациях дельты Меконга – неважно где. Это было оружие, имевшее более важное значение, чем огневая мощь. Этот урок вдолбил в его голову д'Анжу – человек, отдавший в лесах под Пекином свою жизнь за Джейсона Борна.
69
Удачи, мои друг (фр.).