Ультиматум Борна
Шрифт:
– Я же сказал, забудь об этом. Я должен тебе больше, чем смогу когда-либо отдать. Транквилити в твоем распоряжении ровно столько, сколько тебе захочется здесь оставаться. – Сен-Жак отвернулся от перил, задержавшись взглядом на рыбацкой лодке внизу, и сел напротив Префонтейна. – Я беспокоюсь о людях там, внизу, в лодках и на пляже. Раньше у меня было три-четыре лодки, которые доставляли свежайшую рыбу. Теперь же у меня только одна лодка, работающая на нас, и остатки персонала, работающие за полставки.
– Тогда тебе нужны мои деньги.
– Брось, судья, какие деньги? Не подумай, что я лезу не в свое дело, но Вашингтон
– Ах да, Вашингтон, – протянул Префонтейн, поднимая стакан к оранжево-лазурному небу. – Как обычно, он стоит за преступлением, вину за которое возлагает на нас.
– О чем это ты?
– Рэндольф Гейтс, вот о чем – то есть о ком.
– Эта сволочь из Бостона? Тот, что навел Шакала на след Дэвида?
– Трогательно преображенный Рэндольф Гейтс, Джонни. Преображенный во всех смыслах, кроме денежной реституции, должен добавить… Однако, несмотря на это, с умом и пониманием, которые я знавал в Гарварде много лет назад. Не самый яркий, не самый лучший, но с литературными и ораторскими навыками, создающими видимость великолепия, которого на самом деле никогда и не было.
– Что, черт возьми, ты несешь?
– Я навестил его на днях в реабилитационном центре в Миннесоте или Мичигане – точно не помню, потому что летел первым классом и выпивку приносили по первому требованию. Неважно. Мы встретились и заключили соглашение. Он переходит на другую сторону, Джонни. Теперь он собирается сражаться – законно – за людей, а не за конгломераты, скупающие и продающие на бумаге. Он сказал, что будет бороться с биржевиками и брокерами, которые делают миллионы на рынках и обходятся в тысячи и тысячи рабочих мест.
– Как он собирается это делать?
– Он был среди них. Он сам все это делал; он знает все трюки и горит желанием применить свои таланты в деле.
– Зачем это ему?
– Потому что ему вернули Эдит.
– Кто, ради бога, эта Эдит?
– Его жена… Вообще-то я все еще люблю ее. Я люблю ее с нашей первой встречи, но в то время знаменитому судье с женой и ребенком, как бы ни были они противны, не подобали такие желания. Рэнди Великий никогда не был ее достоин; быть может, теперь он восполнит упущенное за все потерянные годы.
– Разумеется, все это очень интересно, но какое отношение имеет к вашему соглашению?
– Я говорил, что лорд Рэндольф Гейтс сделал огромные деньги за эти потерянные, но очень даже продуктивные годы?
– Неоднократно. И что?
– Ну, он решил отблагодарить меня за мои услуги, которые, несомненно, способствовали устранению сложившейся ситуации, угрожавшей его жизни, – я имею в виду угрозу, исходившую из Парижа. Особенно в свете известной мне информации… Знаешь, после нескольких кровопролитных боев в суде, я думаю, он может быть назначен судьей. Гораздо выше даже, чем я, наверное.
– И?
– Если я буду держать язык за зубами, уберусь из Бостона и, в связи с болтливостью, буду держаться подальше от дел, то его банк станет переводить мне пятьдесят тысяч долларов ежегодно до конца моих дней.
– Боже правый!
– То же самое сказал себе и я, соглашаясь на это. Я даже сходил на церковную мессу, впервые за последние тридцать с лишним лет.
– Однако ты не сможешь больше вернуться домой.
– Домой? – Префонтейн слегка рассмеялся. – А был ли у меня дом? Неважно. Возможно, я нашел себе другой. Через джентльмена по имени Питер Холланд из Центрального разведывательного
Сен-Жак быстро встал из-за стола, чтобы снова наполнить стакан, недоверчиво глядя на лишенного звания бывшего судью.
Моррис Панов медленно и осторожно вышел из своей спальни в гостиную восемнадцатой виллы, где в кресле-коляске сидел Алекс Конклин.
– Мне понадобилось почти двадцать минут, чтобы вставить этот бесполезный придаток в рукав! – сердито пожаловался он.
– Надо было позвать меня, – сказал Алекс, развернувшись в коляске от телефона. – Я уже чертовски быстро могу гонять на этой штуке. Конечно, до того был двухгодичный опыт с моим квазимодовым протезом.
– Спасибо, но я предпочитаю одеваться сам – как и ты наверняка предпочитал ходить сам, как только тебе подогнали протез.
– Это первый урок, доктор. Подозреваю, об этом есть и еще что-то в закоулках твоего мозга.
– Есть. Это называется тупость или, если тебе больше нравится, упрямая глупость.
– Нет, это не так, – возразил офицер разведки в отставке, едва его глаза поравнялись с глазами Панова, когда тот медленно опустился в кресло.
– Нет… не так, – согласился Мо, вернув Конклину его взгляд. – Первый урок – неконтролируемость. Бери столько, сколько сможешь унести, и продолжай набирать еще.
– Есть и хорошая сторона, – сказал Алекс, улыбаясь и поправляя бинты вокруг горла. – Со временем это становится легче, а не труднее. Ты учишься новым трюкам каждый день; удивительно, на что способны наши маленькие серые клетки.
– Серьезно? Мне надо будет как-нибудь изучить эту область… Я слышал, ты говорил по телефону. Кто это был?
– Холланд. Провода на всех теневых каналах между Москвой и Вашингтоном перегрелись, каждый телефон тайной связи на обоих концах надрывается от звонков, поскольку все думают, что произошла утечка, и их люди будут в ответе.
– «Медуза»?
– Ты никогда не слышал этого имени, я никогда не слышал этого имени, и никто, кого мы знаем, никогда его не слышал. И так более чем достаточно кровопролития на международных рынках – не говоря уже о настоящей пролитой крови, – чтобы усомниться в здравомыслии контролирующих институтов обоих правительств, которые, очевидно, ослепли или просто тупы.
– Как насчет «просто виновны»? – спросил Панов.
– Слишком немногие из верхов действительно виноваты, чтобы санкционировать уничтожение целого – таков вердикт Лэнгли и площади Дзержинского. Главные марионетчики в Госдепартаменте и в кремлевском Совете министров согласны. Ничего не удастся достичь путем преследования или разглашения неправомерных действий – как тебе это нравится, неправомерные действия? Убийства, заказные убийства, похищения, вымогательство и крупномасштабная коррупция с использованием организованной преступности по обе стороны Атлантики теперь так удобно называются «неправомерными действиями»! Они говорят, что лучше спасти оставшееся, причем как можно оперативнее.