Ультиматум губернатору Петербурга
Шрифт:
— Когда он уехал? — спросил Мишка.
— Не знаю, Миша, не знаю. Я был на службе… извини.
Не раздеваясь, Мишка опустился на стул. Полтора часа назад на этот самый стул присел на дорожку Птица.
— А куда? — задал Гурецкий дурацкий вопрос.
— Вот все, что есть, — ответил Солодов, протягивая сложенный вчетверо лист бумаги.
Мишка развернул его и прочитал текст, написанный печатными буквами: «Спасибо за все, Боря, ухожу. Есть дела. Мишке напишу письмо. Удачи. П. Прочтешь — сожги».
Гурецкий прочитал коротенький текст, написанный мягким карандашом, дважды.
— Чего же не сжег? — спросил он негромко.
— Хотел тебе показать.
— Понятно… — Гурецкий прошел в кухню. Щелкнул зажигалкой и бросил бумагу в раковину. Лист корежило. Пламя лизало его, превращало в черный сюрреалистический цветок. Двое мужчин молча смотрели на заурядное зрелище — горящий лист бумаги. Для них оно было наполнено особым смыслом…
Все зря, думал Гурецкий. Все впустую… все зря. Прощай, Птица.
Бумага догорела.
Мишка растер ее пальцами и включил воду. Струя воды смывала пепел в сливное отверстие старой, до голого металла стертой раковины. Он завернул ручку крана. Послышалось сипение и булькающий хрип. Потом все смолкло.
Птица сидел за столиком почтового отделения N 256 на проспекте Науки. Заканчивал третье, последнее письмо. Из-за стойки на него иногда поглядывала работница почты. Этот странный мужик писал уже почти час. Иногда он производил впечатление человека с большим приветом. То сидел абсолютно неподвижно и смотрел в одну точку, то начинал строчить, как автомат. Впрочем, он не мешал.
«…еще раз, любимая. Во всем виноват только я. Очень долго, да и не нужно, объяснять, как это вышло. Я очень хотел уберечь тебя, но выбрал неправильный путь. Теперь все это уже не важно. Сейчас я должен идти и попробовать исправить хотя бы частично те ошибки, которые сделал. Исправить их невозможно. Невозможно вернуть нашего малыша, невозможно стереть из памяти то, что перенесла ты. Невозможно вернуть к жизни тех людей… Потом я встречусь с тем подонком…
В общем, неважно. Важно, чтобы ты простила меня, если сможешь.
Я постараюсь вернуться. И, если вернусь, обязательно приду к тебе просить прощенья. А если тебе встретится нормальный человек — выходи замуж. У вас еще будут дети. Прости.
Я желаю тебе счастья. Прощай. Птица».
Он поставил точку и на секунду прикрыл глаза. Все, что он написал, представлялось сейчас великой глупостью и попыткой самооправдаться. Но разве есть тебе оправдание, Пернатый? Глаза нерожденного ребенка смотрели прямо в лицо из страшной глубины. Они будут смотреть на меня всегда. В любом месте, в любое время.
— Вам что, плохо?
…они будут смотреть и безмолвно спрашивать: где ты был? Где ты был, папа, когда меня убивали? Когда нас с мамой убивали?
— Гражданин, вам что, плохо?
Птица понял, что обращаются к нему. Он открыл глаза и посмотрел невидящим взглядом на пышную платиновую блондинку за стойкой. Ей показалось вдруг, что она заглянула в бездну. Заглянула куда-то туда, куда простому смертному заглядывать не положено. Ей стало не по себе. Странный мужик ничего не ответил, начал заклеивать конверт. Работнице почты показалось, что руки у него слегка дрожат.
Мужик написал адрес на третьем конверте и бросил их в почтовый ящик. Не оглядываясь, пошел к выходу. Лицо стало еще бледнее, чем было, когда он вошел! Точно — наркоман, решила сотрудница почты.
Три одинаковых конверта с питерскими адресами лежали на дне большого деревянного ящика с почтовой символикой. Все три адресата получат письма, когда отправителя уже не будет в живых.
Терминатор расплатился и вышел из машины метров за пятьсот от цели. Он шел легко, быстро, уверенно. Так идет человек, убежденный в успехе. Он с улыбкой поглядывал на встречных, ощущая превосходство творца над простым обывателем. Если бы вы знали, твари, кто идет вам навстречу в ношеном плащике из сэконд хэнда!
Если бы вы знали! Возможно, когда-нибудь я расскажу вам об этом.
Терминатор шел, и мелкая морось блестела на его роскошных усах. Чем ближе он подходил к дому, тем сильнее чувство уверенности в успехе охватывало его. Обреченный, вконец оторвавшийся от реальности шизофреник Фридман без колебаний подошел к торцу блочной пятиэтажки, где его уже давно ожидала засада ФСБ. У противоположного конца дома почти одновременно с ним появился Птица.
На территории больницы имени Мечникова и вокруг нее находились двадцать три сотрудника ФСБ. Ждали Воробьева. Нервное напряжение постепенно нарастало. Вероятность появления Птицы здесь была очень высока. Так считали эксперты, так считали и следаки.
Вскоре после звонка Гурецкого у ворот больницы появилась взволнованная Юлия Солодова. Она побывала на отделении, где проходила лечение Наталья, потом бродила по улице вокруг корпуса. За ней все время наблюдали. В микроавтобусе «форд-транзит», припаркованном на аллее, ведущей от шумного Пискаревского проспекта к больнице, подполковник Спиридонов принимал сообщения оперативников. Птица мог появиться в любой момент.
Минут через тридцать Солодова прошла на отделение хирургии, где она работала. Озябла, решили сотрудники ФСБ, решила погреться. Но медсестра сделала телефонный звонок на трубку своего сожителя Гурецкого. Спустя несколько минут она снова была на улице, под дождем, на холодном ветру. Спиридонов в салоне «форда» в это время прослушивал запись перехвата:
— Мишка, его здесь нет. Ни на отделении, ни возле… Я…
— Юля, девочка, послушай меня. Он появится, он обязательно появится. Я уже еду. Дождись его и любой ценой останови. Ты поняла?
— Да, поняла. Я пойду к входу.
— Ни в коем случае. Он может появиться с любой стороны, все время держись возле отделения. Поняла?
— Да-да… Миша…
— Подожди, слушай меня внимательно. Тебе будет трудно его узнать, постарайся ориентироваться не на черты лица, а на интуицию.
— Хорошо.