Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника
Шрифт:
Очень далеко на траверсе неподвижно стоял корабль, видимо ожидая захода в порт.
– Как тут хорошо, – с какой-то истинно русской тоской сказал Коля, елозя босыми ногами по песку. – Так тепло!
– Да, хорошо, – подтвердил я, бессмысленно глядя на панораму с кораблем.
– У нас в Петушках тоже можно посидеть на перевернутых лодках, – добавил Коля. – Они у нас возле пруда валяются. Бывало, сядешь и валенками снег разгребаешь. Точно, как тут.
– Почему валенками? – Я очнулся от магической
– У нас зимой минус сорок, а летом пруд сильно воняет – в него мусор бросают.
Коля задумался.
– Может, мне сказать Иоси, что я еврей, и остаться? – внезапно спросил он с каким-то озарением.
Мне стало Колю неимоверно жаль, но истина была дороже.
– Нам тут нечего делать, – сказал я намеренно жестко. – Ты не еврей, ты не знаешь иврит. Да и своих журналистов тут полно.
– А я пойду к ним в Шабак, – с вызовом произнес писклявый. – Иоси меня научит драться и стрелять!..
Коля внезапно умолк, уткнулся взглядом в песок и задвигал желваками.
Я все понял. Да и как было не понять «радостную» жизнь журналиста в российской провинции.
– Тебя что, бьют?
– Бьют, – грустно подтвердил Коля. – Меня одна бригада три раза била. Первый раз в подъезде. Еще били возле пруда. А один раз прямо у редакции – даже руку сломали, чтобы не писал. Кастетом били, сказали, что убьют. И правда, хотели убить – так я в редакцию заполз, прямо в кабинет к главному редактору.
– И что он?
– Сказал, больше о них не писать. Даже приказал. А что делать – у него трое детей…
– А ты в милицию ходил?
– Так милиционеры меня и били, – вздохнул Коля и потер руку.
– Ладно, пошли, искупаемся перед помидорами, – я резко сменил тему.
Мы сбросили одежду, аккуратно сложив ее на лодку.
Конечно, нельзя сказать, что мы были одеты по последней пляжной моде – собственно, ничего специально пляжного на нас не было.
Но наши трусы – у меня в полоску, а у Коли в цветочек, никого не могли смутить: свидетелей нашего потенциального позора не было – все евреи еще крепко спали.
Видимо, у каждого человека с морем свои отношения – кто-то любит скользить по волне на доске, кто-то плыть до буйка.
Что касается меня, то я делаю так – просто захожу в воду по горло и отмокаю, как белье.
Да, это бессмысленно. Но если бы я все делал со смыслом, то был бы богат.
А так – я просто журналист.
В этот раз отмокать пришлось, войдя в воду не более чем по грудь – Коля был незначительного росточка. Но и до такой глубины мы шли минут десять – дно было исключительно пологим.
Отойдя от берега очень далеко, мы стали лицом к лицу.
Говорить ни о чем не хотелось.
Пахло свежестью и солью, какие-то голодные рыбки покусывали ноги, мгновенно разлетаясь в стороны при малейшем
Вода была аптекарски прозрачна, что свидетельствовало о несправедливости народного двустишия о причинах отсутствия воды – имея такое свое море, евреям вряд ли нужно присасываться к чужим кранам.
У меня было то самое состояние лени и блаженства, которое характеризуется фразой «у меня есть мысль, и я ее думаю». Подразумевается, что у человека имеется строго одна мысль, не более.
И эта мысль звучала так: а может, и мне завалиться?
А потом остаток жизни стоять в этом море?
Конечно, я тут умру от голода, потому что, как и писклявый, я не знаю иврита; да и кому нужен русский журналист в Израиле, даже если он либеральных взглядов и имеет награду от мэрии Москвы.
Но если даже я, как гордая скала, рухну в волны и навеки скроюсь в пене волн, то, согласитесь, это будут волны этого волнующего моря, а не жалкая рябь грязного пруда, возле которого менты бьют кастетом Колю.
– Шалом! – Мои райские размышления прервал крик издалека. – Эй, вам там хорошо?!
Мы развернулись и вгляделись в далекий берег.
Возле лодки стоял какой-то парень и махал нам рукой.
– Шалом, нам хорошо! – крикнули мы. – Давай, иди к нам сюда!..
– Нет, я тут постою! – крикнул парень с берега.
– По-моему, он из «Известий», – предположил я.
– Если из «Известий», то откуда знает слово «Шалом»? Хотя, это слово знаю даже я, – равнодушно сказал Коля.
– Эй, ты откуда, из «Известий»? Давай, беги к нам сюда. Что ты там, на берегу, ищешь?
– Лохов ищу, – крикнул парень.
– Странно, – удивился Коля. – Он говорит, что ищет лохов.
– Да, странно, – согласился я. Конечно, было удивительно, что какой-то парень ищет лохов ранним утром, да еще на пляже. Хотя, может, искать лохов в такое время – это какая-то древняя израильская традиция, как соблюдение шабата? А может, это не традиция, а такая фамилия с ударением на второе «о»? А может, «лохОв» – это что-то на иврите?
– Эй, «лохов» – это на иврите? – снова крикнул я парню на берегу.
– Не-а, это по-русски! – выкрикнул он в ответ. – Но я уже лохов нашел. Лохи – это вы!..
– А почему? – как-то обиженно крикнул в ответ писклявый.
– Потому, что вот лежит ваша одежда, и я ее беру, – ответил парень. – Часы и бумажники я тоже беру, так что не ищите их в песке. Пока, – он дружелюбно помахал рукой. – Дришат шалом хама ле!
– А что это, ваш адрес? – в отчаянии взвизгнул писклявый.
– Нет, это «горячий привет»! – донеслось с берега.
У меня потемнело в глазах, но все происходящее не было шуткой – парень действительно взял все наши вещи и спокойно пошел к выходу с пляжа в сторону дороги.