Улыбка Бога [СИ]
Шрифт:
Но девушку неожиданно поддержал Любецкий, вновь вернувший себе расположение духа, а с ним и любимую манеру разговора:
— Грым, Ви меня поражаете! Таки зачем петь, расстраивая мене, девушку и гитару! Но кто Вам мешает иметь мене аккорды после слов? А я, без второго слова, слабаю по таким приметам, словно у консерватории! Потом Ви делать темп, и ми имеем то, что надо, клянусь Одессой!
Мысль показалась неглупой, хотя первая же попытка с треском провалилась. Светка радостно начала с какой-то жалостливой лирической песни, которую Костя и не слышал ни разу. А подобрать аккорды
Зато вторая попытка… Теперь слов не знала девушка. Зато Ухватов знал хорошо. И через полчаса над лесом взвился гимн «десятого десантного»…
Единственной расстроенной была Светка. Песни, которые она знала и ценила… В общем… Не желая портить товарищам праздник, она про себя высказала всё, что думает, в привычных выражениях родного города и собралась уже уйти подальше в лес и вволю погрустить, когда Яшка вдруг улыбнулся и запел с легко узнаваемым выговором Гиви Тевзадзе:
— Палюбили люди горы, как осатанэли,
— Едут в Альпы, лэзут в Анды, прутся в Пэренэи.
— Гымалаи истаптали, па Тыбету рыщут,
— Накурывшыся гашыша, Шамбалу все ыщут.
— Рерих-Мерих, я нэ знаю, на Эвэрэст не лазил,
— Но чудес, как и барашек, больше на Кавказэ.
— Как-то, будучи нетрэзвым, я в гор… лэсах слонялся
— И со снэжным человэком мырно павстрэчался…
Звин замерла, как вкопанная. Потом резко обернулась и уставилась на певца. Тем временем тот продолжал, не обращая внимания на отвисшую до земли Светкину челюсть:
— Хот и рожэй он нэ вышэл, но парэн очэн мылый
— Капельку пахож на помэсь Алдонина с гариллой
— Мы с ним сэли на пенечек, хлопнули по кружке
— За знакомство, за пабэду, за его падружку.
— Таси-баси тоси-боси такжэ трали-вали
— Очэнь славно посыдэли, мило пабалтали
— Жаловался он, что нэмцы — кабаны и туры,
— Только хрукают и гадят, никакой культуры!
— Ты это откуда взял?! — прервала исполнителя вконец обалдевшая Светка. — Это же Шаов! Он же только родится лет через двадцать! Я же у него на концерте была, моложавый такой дядька!!!
— Мадемуазель, таки можете мене не поверить, но Ви так сильно излучаете свои мысли, шо мене даже не надо аккордов! Таки эта пэсня лезет до моей головы каждый раз, когда Ви находитесь ближе ста метров. А когда топите фрицев в сортирах, так за все пятьсот, — и Любецкий обворожитительно улыбнулся.
— То есть, можно учить песни телепатически? — обрадовалась девушка.
— На раз!
— Класс! — и лицо
— Так ты ж кроме русского матерного, никакого не знаешь, — попытался остудить пыл подруги Грым.
— Неважно! Я слова и так помню! Добыть магнитофон, или что там у них, и немецкой культуре точно звиздец! Ду хаст их немецкую маму! И прочий «Их виль»!
Косте происходящее совсем перестало нравиться, но вдруг вмешался Шамси.
— Яша-джан, — с наивной улыбкой сказал таджик, — начал за албасты петь, пой дальше, пожалуйста, — потом на секунду задумался и спросил Светку, — или правильно сказать «про албасты»?
— Да пох! — на чистейшем литературном ответила учительница, а певец уже внял просьбе друга:
— На ученых обижался: тычут в мэна пальцэм,
— Абзавут то абэзьяной, то нэандэртальцэм.
— Нэ тэрплю, гаварыт, ученых — агурцов маченых,
— На х… насу, гаварыт, вэртэл я всэх твоых ученых.
— Вы далжны гардыться мною, я — загадка вэка.
— Я, крычал он, гаминоид, не путать с гамосэком.
— Пад канэц савсем нажрался: фрыцам рыл магилу,
— Очэн громка пэл «Катушу» и «Хава нагылу!»
Под сводами военного белорусского леса победно звучала шуточная песня, написанная в конце двадцатого века. Написанная черкесом и исполняемая чистокровным одесситом. На русском языке с грузинским акцентом в литературной и музыкальной обработке исполнителя. Песня про друзей, которые совсем даже не люди. Впрочем, какая разница…
Сначала стал пропадать скот. По мелким весям словно прошла падучая, опустошая стада. Коровы сходили с ума и стремглав бросались в чащу. Пытались искать, но не было от того толку. Лишь изредка удавалось найти рога, да обглоданные до белизны кости, расщепленные крепкими зубами. Находки спешно закапывали, долбя заступами еще не начавшую оттаивать землю. Поземка струилось по отвалам, присыпая мелким снежком…
Собаки отказывались брать след. Псы поскуливали, поджимая хвосты, словно не на зверя посылали их люди, а прямиком к Ящеру. Если хозяева упорствовали, косматые жалобно выли, просили прощения за свою слабость, но с места не двигались. А без них кого искать? Следы терялись через полсотни шагов, растворяясь в паутине…
Беженцы хлынули в Столицу, разнося слухи о дивах, волотах и прочих чудищах, наводнивших древлянские леса. Кто говорил, что это наказание за подчинение Северному Князю, кто, наоборот, — за поднятый против воли князя-колдуна меч.
Из Степи тоже приходили злые вести. Новый народ, пришедший с востока, громил печенегов, неумолимо приближаясь к границам княжества. Откуда взялись эти «угры»? Как прошли через хазарские степи, не разгромив каганат, но и не сложив головы у стен Итиля и Саркела?