Улыбка Бога [СИ]
Шрифт:
Флаг двигался в сторону аэродрома. Причем довольно ходко двигался. Побыстрее пешехода. Кто же его несет? На такой высоте, проламываясь сквозь хлипкий, но довольно густой лес? Что за бред…
Наконец знамя достигло опушки и оказалось в пределах видимости. Оно было закреплено на голове, немного напоминающей конскую, только без гривы и задранную невероятно высоко. От головы в лес уходила шея толщиной в телеграфный столб, неторопливо выползающая на всеобщее обозрение.
Наконец, шея кончилась, рухнуло несколько деревьев на опушке, и появился сам флагоноситель. По аэродрому пронесся общий
— Диплодок! — выдохнул рядом с подполковником комиссар.
Иванов перед войной успел закончить три курса университета в Ленинграде. И непонятными словами щеголять любил. Как все ленинградцы, впрочем…
— Какой еще дипломат?! — не расслышал комполка.
— Не «дипломат»! Диплодок! Динозавр такой. Ящер. Вымерший.
— Ни хрена себе, вымерший! — выматерился командир. — Чего ж он тогда разгуливает, взлетную полосу нам портит? Да еще под нашим флагом? Союзников против фрицев ищет?
— А я откуда знаю?! — окрысился комиссар. — Диплодоки уже сто миллионов лет как вымерли!
Тем временем подполковник рассмотрел на крупе динозавра человеческую фигурку, устроившуюся возле основания шеи. Не поверив глазам, снова посмотрел в бинокль…
— Лешка! — прошептал он. — Точно! Живой, чертяка!
— Кто Лешка? — теперь не понял уже комиссар. — Диплодок?
— Какой диплодок?! Капитан Титаренко! Верхом на зверюге едет!
— Как верхом?!
— Как на лошади! Или, скорее, как индусы на слонах ездят!
— Ничего не понимаю, — пожал плечами комиссар, — где он взял диплодока…
— Ты, Сергеич, Леху не знаешь! Он же из Одессы! А те, что хочешь, достанут!
Тем временем ящер преодолел луг и, остановившись у окраины взлетного поля, опустил голову с флагом к земле. Капитан Титаренко, как ребенок с горки, съехал по шее ящера, нашел глазами своего техника и, похлопав по не успевшей подняться шее, произнес.
— Макарыч, принимай аппарат! Во! Махнул, не глядя!
Глава 4
Густы белорусские леса. Густы, дремучи и плохо проходимы. Но не сплошные буреломы раскинулись на этой земле… Идешь под густой сенью деревьев, перешагиваешь через замшелые поваленные стволы, и вдруг оказываешься на залитой солнцем поляне, заросшей невысокой травой. Можно больше не кутаться зябко в подранную гимнастерку и немного отогреться под ласковыми лучами солнца…
И видно всё вокруг до самой опушки. Взгляд не проникает лишь туда, где сплошной стеной встает частокол стволов и переплетение ветвей. Только расслабляться не стоит. И сам, когда стоишь посреди поляны, каждому взгляду открыт. Как на ладони. И если взгляд не совсем дружеский, да к нему руки приложены с хорошей винтовкой… Ни спрятаться, ни скрыться. Так что думай, то ли солнышку радоваться, то ли снова под полог леса прятаться…
Вот возле такой поляны и устроились пятеро бойцов. На открытое пространство не совались, тихонько сидели в чаще, сторожко посматривая по сторонам. Усталые лица, зеленые петлицы, порванные гимнастерки, грязные разбитые долгой дорогой сапоги. Окруженцы, выходящие к своим и устроившие короткий привал? Похожи. Но не они.
Пятерка в самом деле отдыхала. Вот только пограничники не собирались отсюда никуда уходить. Они выбирали место для боя. Боя, в котором найдут свой конец остатки личного состава третьей погранзаставы. Все пятеро.
Они должны были погибнуть еще неделю назад. Там, на заставе, под артиллерийским огнем нескольких батарей, под атаками озверевшей немецкой пехоты. Было отчего озвереть «Нибелунгам», получившим вместо легкой прогулки отчаянный и умелый отпор. Настолько умелый, что пришлось подтягивать танки. Шансов выжить не было. Да никто и не планировал. Не прятался и не убегал. Дрались до конца. Все как один. И умирали. Один за другим. Три дня. А когда стало ясно, что удерживать нечего, пошли на прорыв. Тогда их было еще девять человек…
Прорвались пятеро. Костлявая не стала их забирать. Шутили, что испугалась. Сейчас бойцы знали, почему выжили. Они были нужны здесь.
Своих встретили вчера вечером. Тоже окруженцев. Но не бойцов. Детей. Два десятка мальчишек и девчонок. Возрастом от трех до десяти лет. А с ними две женщины-воспитательницы, и два мужика — директор да дедок из местных, взявшийся провести по лесу. И взвод немцев на хвосте. Наверное, хорошо и легко воевать с детьми. Особенно, с безоружными детьми.
Никто ничего не приказывал. Никто ни о чем не просил. Но когда колонна пересекла поляну, все пятеро дружно остановились, посмотрели друг на друга, и отдали директору, остервенело жующему чубук старой трубки, свои «сидоры» с остатками продуктов.
— Идите, — сказал старшина Стеценко. — Мы догоним. Чуть позже.
Директор понимающе кивнул, осторожно снял с плеч маленькую девочку, и закинул за спину сразу три вещмешка. А девочка подошла к молоденькому бойцу с не по годам седыми волосами и тихо пролепетала.
— Ты придешь, диду? Ладно?
— Я приду. Побью немцев и догоню, — ответил тот, — не бойся, маленькая.
И они остались впятером. Выбирать место для боя. Последнего боя.
— Любое хорошее дело начинается с перекура, — сказал мудрый старшина. — Заодно скажите, какие мысли есть. Да не крутите, папирос целая пачка. Чего их беречь, с собой один черт не заберем.
Дружно задымили, разобрав угощение.
— Что делать в общем, думаю, и дураку понятно, — выпустил клуб табачного дыма старшина, потушил тлеющий окурок о подошву сапога и засунул поглубже под дерн.
— А дураков среди нас нет, — согласился «диду». — В Уставе все написано, чего выдумывать?
— Эт ты верно, товарищ Рысенок, сказал, — хмыкнул Стеценко. — Вот и будем действовать по науке. С переменой позиций и отходом на заранее подготовленные. А если кто, — сержант сунул кулак под нос рядовому Тевзадзе, — решит, что он тут самый джигит, и кинется в лобовую — лично задницу прострелю. И будет не герой, а чудак на букву «мы» с простреленной задницей.