Улыбка Кауница

Саломатов Андрей Васильевич

– Ты присаживайся, Василь Петрович, - хватая ртом воздух, прошептал Тюрин.
– Страшно такое рассказывать, но не могу я. Помру и никто не узнает.

– Так уж и страшно, - не поверил сосед.
– Да и умирать тебе рановато. Что это ты раскис, Макарыч?
– Он подтянул пижамные штаны, подошел к противоположной стене и ткнул кургузым пальцем в репродукцию.

– Хорош генерал, а?! Продай за бутылку.

– Бери,

бери, Василь Петрович, - торопился Тюрин.
– Бери так.

– Да ну?
– удивился сосед.

– Я же сказал, бери, - сквозь зубы проговорил Тюрин.
– Дай мне сказать...

– Да ты говори, говори, я слушаю, - ответил сосед и недоверчиводобавил: - Что, правда что ли отдашь?

– Да возьми ты его ради Бога, Василь Петрович, и иди сядь. Тяжело мне через всю комнату, - умоляюще проговорил Тюрин.

– Ну, спасибо, - снимая репродукцию со стены, поблагодарил сосед.
– Ты не бойся, я в долгу не останусь.
– Он прислонил раму к платяному шкафу, подошел к дивану и сел рядом с Тюриным.
– Ну, что там у тебя такое страшное? Недостача, что ли?

– Я не бухгалтер, я с деньгами дела не имею, - ответил Тюрин и перешел на шепот.
– Ты Николая знаешь? Ну, из пятьдесят первой квартиры?

– Ну, знаю, - ответил сосед.

– Убийца он, - холодея от ужаса, сообщил Тюрин, - я сам видел, как он труп с перерезанным горлом в ванной полоскал. Так вот, теперь он меня хочет на тот свет отправить.

– Да ну?!
– не поверил сосед.

– Честное слово, Василь Петрович. Ну что, я тебе врать что ли буду? Зачем мне на человека такую напраслину возводить? Сам посуди.
– Тюрин уже не шептал, а астматически сипел. Голова его слегка подергивалась, глаза были вытаращены, как у морского окуня, а хилая грудь как-то рывками, с разными промежутками поднималась и опускалась под тонким одеялом.

Соседа окончательно убедил вид Тюрина. Трудно было даже предположить, что человек в таком состоянии может рассказывать небылицы.

– И что теперь?
– испуганно спросил Василь Петрович.

– Он не знает, что я тебе рассказал, - торопился Тюрин.
– Напишешь анонимку в милицию...

В это время в прихожей скрипнула дверь и в комнату, ненатурально зевая и почесываясь, вошел Николай. Увидев его, Тюрин издал крик раненой птицы, сердце у него два раза бухнуло и затихло. Тело сразу как-то обмякло, а нижняя челюсть медленно отвалилась на грудь. Николай перевел взгляд

с Тюрина на Василия Петровича. Тот сидел бледный и с таким отчаянием в глазах, что даже последний дурак догадался бы, о чем говорили эти два человека минуту назад.

– Понятно, - по-деловому сказал Николай.
– Ты бутылку трогал?

– Нет, - глядя прямо в глаза Николаю, выдохнул Василий

Петрович.
– Ничего не трогал.
– Затем он спохватился, выкинул вперед руку и показал на репродукцию.
– Вот! Картина! Он мне сам её подарил! Честное слово!

– Ну подарил и подарил, - миролюбиво сказал Николай.
– Повесишь дома на стену. Будет память об этом...
– Николай кивнул в сторону Тюрина и продолжил, - ...болтуне. Видишь, Петрович, до чего язык может довести? Окочурился мужик, а мог бы ещё жить. Ты-то, надеюсь, не такой?

– Нет, нет, не такой, - очень убедительно ответил Василий Петрович.

– Ну и молодец, - сказал Николай.
– Он тебя сам позвал?

– Да, - закивал Василий Петрович.

– Вызови сейчас "Скорую", расскажешь, как он тебя позвал. В общем, все расскажешь, кроме одного.

– Да, я понимаю, Коля. Ну что же ты меня дураком что ли считаешь? Понимаю.

Николай подошел к Василию Петровичу, выдержал минутную паузу, от которой у того похолодело в груди, и сказал:

– Слабость у меня одна есть, - тихо проговорил Николай.
– На своих рука не поднимается. Ты цени это, Петрович.

– Ну что ты, Коля, - дернулся Василий Петрович.
– Я же понимаю. Чтобы не встречаться взглядом с этим страшным человеком, Василий Петрович испуганно смотрел на репродукцию, как будто пытался разглядеть что-то на горизонте, за пределами незнакомого города. Он всматривался в едва заметные крыши пригорода Вены, затем взгляд его заскользил по напудренному парику и спине канцлера, обозревающего свои владения.

– Правильно, - Николай подошел к шкафу, не глядя, снял сверху пачку червонцев и протянул её Василию Петровичу.
– Тебе за труды. А теперь беги звонить. Только помни: я погорю, без меня не проживешь и дня. Помрешь с горя.

Николай ещё раз посмотрел на Тюрина. Тот лежал с полуприкрытымиглазами, оскалив зубы в какой-то потусторонней сумасшедшей улыбке.

– Смеется, падла, - беззлобно сказал Николай.
– Ну беги, беги,

Петрович. Утро скоро.