Улыбка зверя
Шрифт:
Навестив посольство США в Москве, где в резидентуре работал один из его знакомых, Джордж, сообразно заданию, полученному из Лэнгли, передал ему выкупленную информацию, и вскоре выбросил из головы это банальное, в общем-то, для него приключение, вернувшись к привычной жизни.
С недавней поры, после смерти жены — простодушной толстой ирландки, оставившей ему обширное наследство, Джорджа начало глодать одиночество. Он жил под Нью-Йорком, в благостном и тихом поселке штата Нью-Джерси, окруженный вежливо-отчужденными от него и столь же благополучными соседями, и проводил жизнь в беспрерывном благоустройстве дома, едва ли не ежедневными посещениями банка, проверяя уверенно растущие цифры капитала и — визитами в спортивный клуб, где порой заводил легкомысленные романчики.
Жизнь была сыта, однообразна и скучна. Жениться повторно он не собирался, ибо брак нес в себе опасность угрозы накопленному состоянию, способному получить ущерб от происков и домогательств какой-нибудь коварной стервы; открыть местный бизнес, хоть чуточку бы развлекший его, не имело смысла, ибо прибыли от десятка подобных предприятий не шли ни в какое сравнение с доходами, автоматически получаемыми из России, и потому мистер Эвирон в последнее время откровенно маялся от своей созерцательной беспросветной бездеятельности, к которой, впрочем, некогда безоглядно стремился.
Однако — ничто не вечно под луною и солнцем, и удары судьбы неизбежны для каждого из смертных, даже самых ухищренных и благоразумных. Таким ударом для Джорджа явился внезапный звонок от его заокеанского партнера Колдунова, сообщившего, что положение вещей в стабильном бизнесе категорически поменялось и возникла крайняя необходимость провести срочные переговоры для обозначения новых перспектив.
Разговор отличался характером путанным и уклончивым, был полон недомолвок, тягучих “эканий”, туманных намеков, выразительных пауз и тревожных междометий, и, положив трубку, Джордж вывел для себя решительное и единственно верное заключение — лететь в Россию! Срочно, немедленно и безоглядно!
И — исчезло внезапно синее высокое небо Америки. Самолет, летящий навстречу закату, в считанные мгновения нырнул в чернила густых сумерек, готовых, как виделось это здесь, в вышине, как бы исподтишка ринуться в победную атаку на покойно лежавший далеко внизу город. Иллюминаторы застила тягостная тревожная ночь, но тут Эвирон ясно ощутил, что тревога рождается не вне, а именно что внутри него — пристально вглядывающегося в темноту, отрешенно прощающегося… С чем же? С родной землей? Но ведь он вернется к ней, не надолго разлука… Отчего же столь пронзительна эта тревога, отчего?
Завороженно, с обмершим сердцем он вглядывался в черную, без горизонта, плоскость океана, обрамленную береговыми огнями, узнавая приметы отдаляющегося города: знакомую подкову залива со светящимся теремком приморского ресторанчика возле трассы Белт Парк Вэй, оранжевые фонари, протянувшиеся вдоль пирса, с которого еще в детстве он ловил на куриное мясо крабов…
И тут поползла в иллюминаторе туманная властная пелена, затирая исчезающий вдалеке город, вспомнившийся ему солнечным и беззаботным, наполненным знакомыми и любимыми лицами, человеческой суетой и всем уже непоправимо прожитым, и за оконцем окончательно и звеняще воцарились ночь и темнота. Кажется, вечные. И он, в усталой отупелости откинувшись на спинку кресла, подумал отчетливо и смятенно, что, может быть, также покидает мир этот, глядя на туманную дымку, застилающую твердь и прошлую навсегда жизнь, душа человеческая; покидает, влекомая суровым законом неизбежной Смерти, что куда мощнее всех рвущихся ввысь самолетных турбин; и не докричать свое последнее “Прощай!” всему светлому и дорогому, всему земному и понятному, что остается в чернеющем, навсегда уходящем далеке…
Как больно и страшно. Но это — будет. И это — для всех.
Далее был стаканчик виски, апельсиновый сок, аппетитные ножки стюардесс, их холеные лица, светящийся монитор, обозначавший траекторию полета “боинга” через побережия Канады, Гренландии, Шотландии, независимых в очередной раз прибалтийских держав, а после в серых сумерках зачинавшегося рассвета потянулись российские просторы, закончившиеся легким ударом шасси о бетонную полосу московской взлетно-посадочной полосы.
Оглушенный долгим перелетом Джордж, миновав пограничные и таможенные заслоны, вышел в “предбанник” “Шереметьево-2”, где сразу же был опознан и привечен двумя дружелюбными представителями черногорской администрации, которые доставили его в Домодедово, прямо к посадке на лайнер местной авиалинии.
В баре аэропорта Домодедово один из представителей администрации остался развлекать американца русскими анекдотами, а другой в это время занялся оформлением билетов. Все это заняло считанные минуты, затем объявили посадку в самолет, автобус подвез компанию к трапу, Джордж бодро взбежал по нему, и уже занес ногу, дабы шагнуть в чрево воздушного судна, но вдруг, побледнев лицом, опустил ногу на площадку, уперся, растопырив руки, в края гостеприимно распахнутого люка под давлением устремившихся вслед за ним пассажиров, как Иванушка перед печью, а затем, поднырнув под бок напирающего на него физического лица и, расталкивая поднимающуюся на борт публику, решительно устремился обратно, на твердую землю.
— Что это с ним? — удивился один из сопровождающих.
— Да хер их поймет, этих иностранцев, — раздраженно пожал плечами другой, спускаясь вслед за заморским гостем.
Пассажиры, тесно толпившиеся на трапе, громко ругались, нехотя уступая дорогу суетным сумасбродам.
— Что случилось, мистер Джордж? — догнав американца, спросил сопровождающий.
— Я не полечу этим рейсом в Черногорск, — твердо заявил Джордж. — И никаким другим рейсом я не полечу в Черногорск. Я поеду поездом.
— Опасаетесь самолетов? — догадливо высказался сопровождающий.
— Я никогда не опасаюсь самолетов, — с достоинством ответил Джордж. — Но я не могу лететь на самолете, у которого половина крыла заштопана листом обыкновенной фанеры, пусть даже этот лист и покрашен алюминиевой краской…
Присвистнув, сопровождающий взглянул на крыло лайнера. Затем, подумав пару секунд, нерешительно молвил:
— Но это хорошая фанера, мистер Джордж. Прочная. Десять миллиметров толщины, не меньше. Во! — Он сблизил большой и указательный пальцы, как бы демонстрируя толщину и прочность фанеры.
Однако Джордж, не дослушав аргументов собеседника, уже решительно шагал в сторону здания аэропорта.
— Чудаковатый какой-то, — удрученно развел руками второй сопровождающий.
— Да просто мудак! — выругался другой, устремляясь вслед за строптивым гостем. — Надо срочно звонить шефу, переносить встречу…
Этот незначительный инцидент, отодвинувший на пару суток важные переговоры, ничуть, впрочем, не испортил общего впечатления от встречи с мэром Черногорска и от того поистине невероятного и предупредительного гостеприимства, с каким мистера Эвирона приняли в убогой российской провинции. Несколько черных ухоженных машин с полицейскими мигалками сопровождали предназначенный для него белый удлиненный “линкольн” по центральным улицам города вплоть до здания мэрии, не хватало лишь на пути следования по его обочинам восторженно скандирующей толпы с американскими флажками и с букетами красных гвоздик. И хотя Джордж давно привык к иррациональной расточительности русских, однако, войдя в кабинет Колдунова и мельком взглянув в приоткрытую дверь комнаты отдыха, в очередной раз поразился сказочному изобилию закусок и бутылок, которыми был уставлен большой овальный стол, прочно стоявший посреди помещения на резных львиных лапах. Вокруг стола хлопотали официанты во фраках и длинноногие официантки в коротких юбках и белых наколках, — что-то переставляя, прихорашивая, уплотняя и передвигая.