Улыбка зверя
Шрифт:
Впрочем, кое-какое движение приметил Лев Евгеньевич у ближнего берега, когда обвык глазами и перестал щуриться — там, за осинником у самой полыньи стоял колесный трактор, а подле него хлопотали две мужские фигуры. Фигуры эти были согнуты, они как будто пытались что-то поднять с земли, что-то восково-желтое, но, по-видимому, это восково-желтое все время выскальзывало из неуклюжих рук. Видно было, как один из мужиков то и дело спотыкался и падал ничком.
Злобин отчего-то сильно забеспокоился и бросился открывать свой рыбацкий ящик, где хранился у него бинокль, который он всегда брал с собою с той практической целью, чтобы, не вставая с места, время от времени отслеживать улов других рыбаков и таким образом примечать добычливые места.
Наведя резкость и, приглядевшись, Лев Евгеньевич хотел было сглотнуть от волнения слюну, но почувствовал, что во рту его внезапно все пересохло. Увиденное было настолько ужасным, что Злобин крепко зажмурился, отстранил от глаз проклятый бинокль и отступил в простенок между окнами, боясь, что его тоже могут заметить с той стороны. В ушах у него звенело, а сердце, казалось, билось в самом горле.
Когда он немного отдышался и решил все-таки снова удостовериться в том, что он действительно видел то, что видел, и это никакая не галлюцинация расстроенного здоровья, и снова приложил к глазам бинокль, то застал самый финал зловещей драмы: двое мужиков запихивали в полынью под лед окоченевший голый труп женщины с короткими светлыми волосами.
“Почему я? Зачем мне все это?.. Ничего не видел, ничего не слышал!” — почему-то первым делом подумалось Злобину. — Лучше бы я с водителем вчера уехал…. А-а, черт, он же теперь против меня и свидетель… Труп все равно весной обнаружат, а он и скажет на допросе, — дескать, да, подвозил тогда-то такого-то… Выхода нет — либо труп повесят на меня, либо статья за недоносительство…”
Выхода, действительно, не было — приходилось идти в милицию, писать заявление, рассказывать.
“А прав был тот-то… Насчет “стукача херова” — тут же откликнулось эхом в голове. — Прозорливец! Хочешь не хочешь, а идти и стучать придется. Теперь выходит так, что я свидетель. Значит, меня могут уничтожить, подстерегут в подъезде — и бац по голове… Мафия не прощает, а у нее и в милиции наверняка есть свой осведомитель — вот, дескать, Злобин пришел, настучал насчет трупа и никто его за язык не тянул… Стукачок добровольный, проживает по адресу такому-то. Сходка воровская соберется, решит: уничтожить козла поганого, завалить. Ах, какая пакость получается…”
Лев Евгеньевич схватился руками за голову и закружил по комнате. Почувствовав внезапную слабость в животе, скоренько выбежал на улицу в ледяной сортир, боясь не успеть…
СЫЩИКИ
Недаром говорят, что понедельник день тяжелый, ибо всякий раз в этот день заново наваливается на людей груз предстоящих трудовых будней, а что же касается Черногорского РУБОП, то нынешний понедельник был тяжелым вдвойне. Никита Пономарев и Александр Зуйченко все прошедшие сутки провели, что называется “на ногах” в бесплодных поисках исчезнувшей семьи Верещагина, который к тому же и сам пропал бесследно. Пономарев, зашедший к дежурному, принял от заявление от художника, немало им озаботясь, — ведь дело пусть и косвенным образом касалось “Скокса”, ныне упорно разрабатываемого им с помощью московских представителей, двое из которых инкогнито находились в Черногорске. Отныне Черногорский РУБОП работал в теснейшем сотрудничестве со своими столичными коллегами, собравшими уже столь обширный материал на группировку покойного Ферапонта и благоденствующего в земной жизни Урвачева, что, несмотря на происки местных властей, отчетливо брезжила надежда: банде должен придти скорый и непоправимый крах.
Около двадцати “бойцов” уже сидели в московских тюрьмах, вываливая признательные показания друг на друга и на заказчиков совершенных им преступлений; верные Ферапонту бандиты, оказавшиеся не у дел, крайне озлобились на бросившего их Урвачева, виня его в своих бедах и невостребованности, означавшей мыкания и нищету, а потому, как, впрочем, и в любой банде, потерявшей лидера и ориентиры, наступил период хаоса и разброда, ознаменованный таким выбросом криминальной информации и такой податливости следствию, что каждый причастный к расследованию офицер понимал: реки данных сливаются в единое русло, и главное — осторожная незаметная методичность действий, должная привести к главным фигурантам, руководителям клуба убийц.
Что было во всем этом главное для Пономарева и Зуйченко? Главным было то, что в очередной раз они уяснили: нет за всеми их подопечными никакой правды, голый примитивный расчет связывает их, и за данный расчет любой друг другу способен перерезать горло, а уж предать своего “братка” со всеми потрохами — как плюнуть…
— Прочти “Остров сокровищ”, вечная книга, а что касается бандитской сути — в ней она отражена досконально, — говорил Зуйченко Пономареву, не отрываясь от свежих сводок, в которых надеялся найти хоть какую-то зацепку в деле исчезновения семьи художника.
— Нет, в нашем случае Джона Сильвера не найти, — удрученно вздыхал Пономарев. — Собратья его — да, один в один, а такой вот образ… Мелковаты наши.
— Ладно, — передавая ему бумаги и, откидываясь на спинку кресла, произнес Зуйченко. — Читай вслух. Ум хорошо, а два лучше. Тем более, после бессонной ночи…
— Читаю: “… в прошедшую субботу неизвестные злоумышленники на тракторе “Беларусь” разбили витрину магазина “Одежда”…
— Дальше…
— “В субботу днем, в деревне Матюги, около тринадцати часов, гражданин Чумаков, находясь в состоянии алкогольного опьянения, путем открытия замка двери сарайного помещения гражданки Кокшеневой с помощью бытового лома, похитил восьмерых курей. На место выезжал наряд милиции. Преступник задержан, похищенное возвращено…”
— Не успел, бедолага, полакомиться курятиной… Годик дадут, как пить.
— Какой годик! Кража с проникновением и с применением технических средств…
— Это каких?
— Ломом замок навесной свернул… И зря погорячился. Замок там наверняка — одна видимость… Ногтем бы провернул щеколду — уже другой срок… Ладно, дальше… “Поступило заявление от гражданина Злобина…” Так-так-так-так…
— Что там? — насторожился Зуйченко.
— Накануне утром он был свидетелем сокрытия в проруби трупа женщины… Ну, брат, кажется, сыскался след жены художника…
— Водолазы нужны… Кстати, где это?
— Недалеко от Запоева…
— Придется ехать.
— Куда денешься…
В деревне Запоево вот уже третьи сутки гуляла свадьба, и разрушения, ею произведенные, видны были повсюду. Первым делом оперативники на самом въезде в деревню обнаружили на дороге поваленный плетень, половина кольев из которого была разобрана. Тут же валялся кожух с выдранным из него рукавом и клочья тельняшки.
— Крепкая драка была, — качая головой и озирая вытоптанный снег в бурых пятнах крови, сказал Пономарев.
— Да уж, не разлей вода, — согласился Зуйченко. — Да и какая свадьба обходится без драки. По-моему, это даже и примета плохая, если на свадьбе не было драки…
— Драка дракой, — заметил один из водолазов, указывая спутникам на верхушку громоотвода возле фермы, — но вот как они исхитрились повесить туда вон ту интимную штуковину?
На стальном штыре высоко над землей развевались на ветру гигантского размера розовые бабьи панталоны.
— Ну-ка притормози, — попросил Пономарев водителя, когда машина поравнялась с мужиком в телогрейке, который, покачиваясь, шел по улице, держа за лапы трепыхающегося петуха. — Эй, брат, скажи ты мне, каким образом вы привязали трусы к громоотводу? У вас что, вертолет есть? Или шар воздушный?